О чем знает ветер - [39]

Мик нашел на себя целое толстенное досье, посмеялся над расплывчатой, явно сделанной с большого расстояния фотографией и не без удовлетворения хмыкнул, прочитав о своей сообразительности. Решил, шпики ему комплимент сделали. Заметил:

– А на тебя, Томми, досье-то и нету. Ты у нас чист, аки агнец, и таков пребудешь – конечно, если тебя здесь тепленьким не возьмут.

Буквально на этой фразе в окно влетел камень. Ну мы и страху натерпелись. Бросились от стола к стеллажам, залегли. Потом слышим – на улице пьяные горланят; подоспел полицейский, стал их в чувство приводить. Мы выдохнули. И вдруг Мика будто прорвало. Начал изливаться, причем шепотом, да не о компромате на себя или на товарищей, а о жизни, любви и женщинах. Я сразу понял: он хочет обстановку разрядить. Вдруг я перетрухнул, вдруг у меня душа в пятки ушла? И я его не перебивал.

– Почему ты не женишься, Томми? Давно бы уже окрутил какую-нибудь славную литримскую девчонку да заделал с полдюжины голубоглазеньких Смитиков.

– Кто бы спрашивал! Мы с тобой, Мик, почти ровесники. Сам-то чего тянешь, Казанова ты этакий? Женщины тебе сами на шею вешаются.

Он расхохотался, словно минуту назад мы оба не дрожали от мысли, что в помещение вломятся полицейские. Я даже шикнул на Мика.

– Тише ты, дуролом!

Смех сразу оборвался.

– Ты славный парень, Томми. – Оттого что Мик шептал, его коркский акцент только усугубился. – Нам-то, бунтарям, жениться недосуг. А вот ты, похоже, страдаешь от давней занозы. Что, не так разве?

Я подумал об Энн. Я думал о ней чаще, чем следовало. Если быть честным, она вообще не выходила у меня из головы. Но я поспешил отмести догадку Мика.

– Свою единственную я еще не встретил. Сомневаюсь, что встречу.

– И это говорит человек, в упор не видевший авансов, которые раздавала ему первая красавица Лондона!

– Мик, она замужем. Кроме того, ее больше интересовал ты.

Я понял, о ком он. Мик имел в виду Мойю Ллевелин-Дейвис, действительно очень красивую женщину, мать двоих детей. Я познакомился с Мойей, когда сопровождал Мика в Лондон (он ехал с целью написать письмо американскому президенту – надеялся, что Вильсон поддержит Ирландию, осветит ирландский вопрос). Мойя, сама ирландка по национальности, прониклась революционными идеями, или, может, ее пленили романтика борьбы и атмосфера секретности. Как бы то ни было, Мойя предоставила свой дублинский дом, Фёрри-парк, в распоряжение Майкла Коллинза. Дом стал явочной квартирой.

– Это уж потом у нас закрутилось, Томми, – продолжал Мик. – Поначалу-то ей ничего во мне не нравилось: у меня-де и щеки с прозеленью, я и верзила, и горлопан, да еще и курю, как паровоз. Лицом ты был ей куда больше по вкусу. Но она женщина умная: как просекла, что я Майкл Коллинз, а ты простой сельский лекаришка, так и переметнулась.

Мик вдруг облапил меня, затеял сеанс вольной борьбы. Что было вполне в его духе. Так он давал выход эмоциям.

– Может, не такой уж и простой я лекаришка, если ночью торчу в архиве с парнем, за которого награда назначена?

Я закашлялся – в горло попала архивная пыль. Предплечья ныли от попыток стряхнуть Мика, не дать ему цапнуть меня за ухо – он всегда кусал за уши тех, кого ему удавалось уложить на лопатки.

– Этот парень, – живо отозвался Мик, – долг перед Родиной исполняет. Из любви к Ирландии. Ну, еще и чтоб нервишки себе пощекотать. – Он поднялся, едва не задев и не повергнув на пол высоченную стопку бумаг.

Нервишки мы пощекотали – надолго хватит впечатлений. Для меня всё сошло гладко, даже ухо мое уцелело. Перед рассветом явился Нед Брой[27] и тайком вывел нас. Однако ночь в архиве имела огромное значение для Мика, только понял я это не сразу. Я уехал домой, в Дромахэр, к Оэну и Бриджид, ко всем, кому нужен Томас Смит – «простой сельский лекаришка», а не Томас Смит – солдат Майкла Коллинза. Я не представлял, что эта ночь значила в войне Мика. В нашей общей войне.

Именно тогда, в архиве, у Мика зародился план по обезвреживанию британской разведки. Вскоре у него уже был сформирован целый отряд – молодые ребята, совсем юнцы, преданные лично Мику и делу освобождения Ирландии. Кто-то говорит, они – Двенадцать апостолов. Кто-то называет их убийцами. По-моему, они и то и другое. Они выполняют все приказы Мика – жестокие, беспощадные приказы.

Есть темы, которых Мик в разговорах со мной предпочитает не касаться. Что меня вполне устраивает. Но я был с ним в ту ночь на Грейт-Брансуик-стрит, я видел имена и фамилии в толстых папках. Когда в Дублине начались убийства агентов политической полиции, я понял, кто и по какому принципу выбирает жертв. Говорят, сначала потенциальная жертва получает предупреждение. У человека есть выбор – можно уйти в отставку. Перестать действовать против Ирландской республиканской армии. Именно так отныне называют себя борцы за независимость. Не «Ирландские добровольцы», не Ирландское республиканское братство, не Шинн Фейн. Мы теперь – армия. Ни больше ни меньше. Мик только плечами пожимает. По его мнению, мы армией и были, а название – в нем ли дело? Что касается агентов, некоторые пугаются и уходят в отставку. Некоторые – нет. Тогда их ждет смерть. Мне это не по душе. Но я всё понимаю. Наши не мстят. Это такая стратегия. Это – война.