О чем знает ветер - [37]

– Энн, я не знаю, что людям говорить. Ты не можешь вечно сидеть взаперти. Сделай одолжение, помоги. Давай вместе подумаем над объяснением твоего пятилетнего отсутствия. Давай хоть какую-нибудь версию соорудим.

– Скажи, что я была в Америке.

Он меня чуть взглядом не испепелил.

– Хорошенькое дело! Мать бросает крошечного сына и уплывает в Америку. – Голос был холоден – впору «Титаником» на него напарываться.

Я отвела глаза.

– Скажи, что я обезумела от горя.

Не могла я встретить его взгляд. Правда заключалась в том, что я действительно была в Америке. И действительно обезумела от горя, когда умер мой дед.

Томас молчал. Краешком глаза я видела легкую сутулость его плеч, напряженный наклон головы.

– Бриджид говорит, я выгляжу, словно из сумасшедшего дома сбежала. Может, это и будет наша версия, Томас? – произнесла я не без внутреннего содрогания.

– Господи!

– Я справлюсь с ролью. Мне очень сильно не по себе. И – Бог свидетель – я совершенно растеряна.

– С ролью? С какой-такой ролью, Энн? Ты лжешь мне, да? Отвечай! Другим можешь любые небылицы плести, но мне не лги!

– Я стараюсь не лгать.

– Что значит «стараюсь не лгать»? Человек либо лжет, либо говорит правду!

– Правда, Томас, слишком… необычная. В нее очень трудно поверить. Ты решишь, что я лгу. Будь я уверена, что от моей правды тебе станет легче, что она не вызовет новых подозрений, я бы тебе всё рассказала. Но я не уверена. Потому и молчу.

Он отшатнулся, словно после пощечины, и прошипел:

– Ты же говорила, что не знаешь, не помнишь!

– Я не знаю, что было после Восстания. Не знаю, как попала сюда. Не понимаю, что со мной происходит.

– Ну так расскажи, что знаешь!

– Обязательно расскажу. Обещаю. Если молчание – ложь, я виновата. Но всё, что я тебе до сих пор говорила, чистая правда. Раз я не могу сказать ВСЮ правду, лучше помолчу.

Томас тряхнул головой. Нет, не убедила я его – вон как глаза сверкают. Явно негодует. Без единого слова он вышел вон. Господи, думала я, когда же ситуация разрешится? Когда я вернусь к прежней жизни? Я достаточно окрепла, вполне могу выскользнуть из этого дома. Лох-Гилл ждет. Очень скоро я шагну в воду, и загадочное озеро поглотит меня, перенесет в мой мир. Я вернусь домой, оставив здесь Оэна с Томасом. Да, обязательно вернусь. Только попозже.

* * *

– Меня кто-нибудь узнает? – спросила я, возвышая голос с целью быть услышанной сквозь тарахтенье мотора.

Томас сидел за рулем, кабриолет был словно из реквизита для съемок «Великого Гэтсби». Мы ехали в Слайго. Между нами, светя тощими коленками, притулился Оэн в костюмчике-тройке, только не с брючками, а с коротенькими штанишками и в темных гольфах. Костюмчик дополняла кепка-восьмиклинка – Оэн всю свою жизнь носил такой фасон, точно так же низко, на самые глаза, надвигая козырек. Томас, думала я, здорово рискнул, прямо-таки бросил вызов ирландскому климату, купив автомобиль без крыши. Впрочем, пока что погода не грозила испортиться. Небо сияло синевой, дул легкий ветерок – словом, поездка обещала сплошные удовольствия. В особенности мне после моего заточения. В жидком солнечном свете я, открыв глаза, блаженно жмурилась – дивилась: ровно то же самое я видела менее двух недель назад. Впрочем, объяснялось всё просто: в течение столетий в Ирландии рождаемость нивелировалась эмиграцией, и некому было кардинально менять пейзаж.

– А ты боишься, как бы не узнали? – съязвил Томас.

– Да, – призналась я.

На миг наши взгляды скрестились.

– Ты не из Слайго родом. Едва ли нам попадется человек, помнящий Энн Галлахер. Ну а если вдруг мы на такового нарвемся…

Томас не договорил. Отвернулся, задумался. Я успела отметить: когда Томас сердит, он не покусывает губу, не хмурится, не играет желваками. Наоборот, каменеет лицом. Наверно, чтобы не выдать своих мыслей. Почему я так быстро раскусила эту особенность? Да потому, что уже знала кое-кого с аналогичными реакциями. Оэн, мой дед, тоже чуть сутулился и наклонял голову набок, когда бывал не в духе. Вот, оказывается, чье поведение он копировал – своего опекуна и старшего друга, человека, который отца ему заменил. И вот почему я, его внучка, словно бы всю жизнь знаю Томаса Смита. Да просто я с детства привыкла читать настроение Оэна по развороту плеч, опущенному взору, подчеркнутому внешнему спокойствию, безмятежности высокого, умного лба. Теперь, наблюдая все эти признаки если не гнева, то обеспокоенности в Томасе, я еще острее затосковала по дедушке.

Я потянулась к ручонке маленького Оэна, прежде чем продумала этот жест. Оэн быстро взглянул на меня, ручонка дрогнула, напряглась. И вдруг Оэн улыбнулся, открыв отсутствие одного зуба, смягчив мою тоску и вызвав прилив материнской нежности.

– Что-то я побаиваюсь магазинов, Оэн, – шепнула я ему на ушко. – Давай держаться за руки – тогда мне будет не так страшно.

– А бабушке нравится по магазинам ходить. Я думал, все тетеньки это любят.

В обычных обстоятельствах, в прежней моей жизни, я тоже принадлежала к числу «тетенек», которым по нраву делать покупки. Но теперь меня мучил страх: все эти сооружения прошлого века, эти корсеты с ложноножками чулочных подпруг, да еще моя полная зависимость от Томаса! Между тем город Слайго уже показался вдали. Я стала всматриваться – может, разгляжу Аббатство. Оно настолько старинное, что вполне сойдет за вневременной мост. Но я не видела знакомых контуров, и сердце мое билось всё тревожнее.