О чём молчит лёд? О жизни и карьере великого тренера - [34]

В один прекрасный день эти игры зашли так далеко, что весь наш судейский корпус на целый год был дисквалифицирован. И надо сказать, такое решение имело под собой основания. Тот период можно назвать настоящим «временем камикадзе» для наших судей. Едет арбитр на соревнования, а В. Н. Писеев ему говорят: «Ставишь этого фигуриста на первое место в любом случае». Судья делает, как ему велено, и, разумеется, получает дисквалификацию. Дома он пишет объяснительную в ИСУ, где пытается объяснить правильность своего решения, а на следующий турнир уже едет новый «камикадзе». Стоит сказать, что такой линии поведения есть некое оправдание — ведь международное сообщество довольно ревностно относилось к подавляющим успехам нашей страны и пыталось их как-то сдержать, в том числе и в судействе.

Но сдержать всепобеждающую волну судейского корпуса стран соцлагеря в тот исторический период было невозможно. Кроме представителей СССР, в бригаде могли быть судьи из Польши, Чехословакии, Румынии, ГДР. С последними у нас часто возникали взаимные интересы, связанные в основном с парным и мужским катанием. Даже несмотря на порой возникающие стыки «сфер влияния», как случилось в соперничестве Яна Хоффмана и Владимира Ковалёва, чаще всего мы с восточными немцами были союзниками.

В некоторых случаях судейство выходило за рамки не только официальных правил, но и негласных договорённостей, являя собой чистый беспредел. Вспоминаю ситуацию с арбитром Борисом Анохиным. Возвратился он с очередного чемпионата, выполнив указания. И, закрыв глаза, поставил, по-моему, Ковалёва на первое место.

ИСУ вручило ему «письмо счастья», гарантирующее двухлетнюю дисквалификацию. В соответствии с правилами пишет объяснительную, сидя в кабинете федерации. Анохин спрашивает Писеева: «Что писать, как объяснить оценки?» — «Смотреть надо было и соображать!» — с лёгкой иронией отвечает шеф.

Вот как комментирует эту ситуацию сам Валентин Писеев:

«По окончании каждого сезона проводился анализ судейства соревнований по фигурному катанию. Но так как от Советского Союза участников на всех турнирах было больше, чем от прочих стран, то и замечаний к нам было больше. Конечно, многим это не нравилось, тем более когда советские фигуристы занимали весь пьедестал. Представители международных федераций ревностно относились к нашим победам и буквально под микроскопом рассматривали все возможные ошибки судей. Не могли мы не замечать и предвзятое отношение со стороны ИСУ. Председателем техкома была тогда итальянка Соня Бьянкетти, которая все наши успехи воспринимала в штыки и искала возможности нас как-то зацепить. Тут надо сделать важную ремарку. На международных соревнованиях любой уважающий себя судья при прочих равных условиях поставит спортсмена из своей страны выше — иначе, спрашивается, зачем он тогда вообще сидит в бригаде, если не будет отстаивать своих? Основная же задача затем — доказать на „разборе полётов“, что ты прав.

История с отстранением советских судей началась в 1977 году. На одном из соревнований я поставил паре Ирина Роднина — Александр Зайцев 6.0, хотя Ирина допустила ошибку на сальхове. И понеслось — Бьянкетти тут же подготовила документ о моей дисквалификации на два года. А в июне того же года состоялся очередной конгресс ИСУ, на котором меня избрали членом техкома. И получилось, что, несмотря на полученное постановление, как нового члена технического комитета дисквалифицировать меня уже не могли.

Когда в ИСУ подсчитали общее количество ошибок советских судей за сезон, то приняли решение дисквалифицировать всю федерацию. Среди отстранённых оказались Кононыхин, Дрей, Анохин, Кубашевская, Богданова, Даниленко, Нестёгина — элита нашего судейского корпуса. Мы, естественно, возмутились, на что ИСУ прислало бумагу, где подробно были расписаны причины и механизм дисквалификации.

В связи со случившимся инцидентом меня вызвал тогдашний председатель Спорткомитета Павлов и спрашивает: „Что это такое?“ Я ему всё подробно рассказал и получил задание написать письмо на имя президента ИСУ в очень жёстких тонах. Я, как мог, постарался его исполнить. Принёс ему, значит, письмо, смотрю — Павлов что-то там черкает во многих местах. Прочитав, что получилось, я ахнул: по сравнению с его правками мой вариант письма был сравним с ласковым убеждением. Например, там были такие строки: „Господин Фавар (в то время — президент ИСУ. — Прим. ред.), вы войдёте в историю мирового фигурного катания. Но не с парадной двери, а с черного хода, как человек, предвзято относящийся к спортсменам. Вы — противник прогресса, занимающийся лишь подсчётами, которые почему-то идут лишь в одну сторону. У меня есть информация, как судят на Западе, но вы её не спешите обнародовать“. В итоге Павлов сам подписал письмо как председатель НОК.

Через какое-то время приходит ответ от Фавара. Он пишет, что как президент ИСУ имеет дело не с советским Олимпийским комитетом и не со Спорткомитетом, а только с национальной федерацией, поэтому мог бы на письмо и не отвечать, но в знак своего уважения к Павлову и к СССР всё же ответит и ещё раз разъяснит причины своего решения.