О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - [23]

Кстати, насчет пара. Брежнев поведал ему об одном знаменитом буксире, который…

И министр пересказал уже слышанную нами не более получаса назад балладу. Андропов вновь совершенно искренне над нею посмеялся. Положив трубку, он покачал головой:

— Да, дипломатичностью Леонид Ильич не блеснул!

Он был очевидно уязвлен тем, что Громыко ясно дал ему понять: «Маска, я вас знаю»!

«Не можешь победить, подружись», — по этой схеме строились теперь отношения Андропова и Громыко. К середине семидесятых годов диалектический процесс эволюции противостояния в дружбу был завершен. Как уже упоминалось выше, решающим фактором в этом стала воля Брежнева.

Он вообще внимательно следил за взаимоотношениями всех, кому доверил важнейшие посты, и умел давать им понять, с кем именно и в какой степени следует поддерживать отношения. Возможно, Андропов действительно часто говорил с Брежневым по телефону, а может быть, это было волей случая, но мои визиты к нему очень часто перебивались звонками Генерального секретаря.

По причине общего состояния Брежнева и в первую очередь в связи с его прогрессирующей глухотой телефонная аппаратура «закрытой связи», которой он пользовался, усиливала голоса его и собеседника до такой степени, что любой присутствовавший при разговоре без труда мог слышать каждое слово, произносимое на другом конце провода. Играло роль также и то, что глохнущие люди вообще стремятся говорить громче нормально слышащих.

Все это приводило к тому, что я неоднократно становился невольным свидетелем довольно интимных разговоров, к которым Брежнев переходил настолько неожиданно и без всякой подготовки, что Андропов, если и захотел бы, то вряд ли успевал дать мне знак покинуть кабинет.

А кроме того, один раз удержав меня от этого верноподданнического шага, он, видимо, не считал логичным возвращаться к нему теперь.

Однажды Брежнев по телефону поинтересовался мнением Андропова об Арафате. Тот назвал палестинского лидера дальновидным и гибким политиком, который обладает «необыкновенным чутьем подбирать верных его делу людей».

— Еще бы, — согласился Брежнев, — в его положении другой уже давно бы наблюдал за нами с того…

Не закончив фразу, он неожиданно сменил тему и вдруг заговорил о «необычном времяпрепровождении» некоторых членов Политбюро.

— Я слышал, что Подгорный и Шелест уже второй раз выезжали на охоту вместе. Как ты думаешь, что бы это могло значить? Присмотрись-ка, Юра, повнимательнее, как бы эти охотники нам неожиданных трофеев не привезли.

Заняв свой пост в результате удачно проведенного заговора против Хрущева, Брежнев, видимо, постоянно размышлял о том, что и он сам может быть отстранен от власти подобным же способом.

В лабиринтах власти

Казалось, что жаркое лето семидесятого года, подогретое в ФРГ горячими дискуссиями вокруг советско-германских переговоров, заполненное неизбежно сопутствующей тому суетой, никогда не кончится. Уже в июле правящей коалиции и оппозиции в ФРГ стало ясно, что происходит кардинальный, если не исторический поворот в центре Европы, и кто будет ближе стоять к этим событиям, тот получит больше политических дивидендов.

Таким образом, порой казалось, что для противоборствующих сторон важным становилось не то, какими будут договора, а кому будет приписана их реализация, что, в свою очередь, определяло и неразборчивость в средствах борьбы.

МИД ФРГ почему-то нисколько не заботился об обеспечении конфиденциальности переговоров между Москвой и Бонном. Самые «сырые» материалы по результатам передавались для публикации в прессе.

Создавалось иногда впечатление, что немецкие корреспонденты сидят в комнате переговоров если и не непосредственно напротив Громыко, то не далее, чем на два-три стула правее или левее от него. После появления в печати знаменитых «десяти пунктов» Бара, атаки на него усилились. В связи с этим в Москву была направлена более солидная делегация во главе с министром иностранных дел Вальтером Шеелем, которая продолжила начатую работу.

Несомненно, новаторскую и удивительно прогрессивную для людей их поколения и склада мышления позицию занял сначала Брежнев, а позже и примкнувший к нему Громыко. Остальные члены Политбюро разделились надвое. Большинство заняло позицию молчаливо-безразличного выжидания. Меньшинство во главе с Шелестом не осмеливалось выступать открыто, но в кулуарах оценивало сближение СССР с Западной Германией как очевидный сговор с классовым врагом.

При помощи разветвленного партийного аппарата и им же расставленных министров из числа лично ему преданных людей, страной правил Брежнев, хотя официально занимал лишь пост главы партии.

В случае успеха с западногерманской стороны готовившиеся договора должен был подписать канцлер Вилли Брандт как полноправный глава государства. Соответственно, по всем международно-признанным нормам, с советской стороны под договорами должна была стоять подпись главы правительства — Косыгина.

С тем, чтобы избежать эффекта неожиданного появления его во время торжественного подписания, было решено привлечь Косыгина хотя бы чисто формально к общению с немецкой делегацией еще на стадии переговоров. Однако здесь возникло осложнение: со стороны ФРГ переговоры поначалу вел «всего лишь» статс-секретарь, и главе правительства СССР следовало найти элегантный способ «опуститься» до его протокольного уровня.