О чем говорил мальчик - [3]
- Гриша, где ты, как ты, почему здесь? Как воюешь?
Из треугольника ушанки глядело все такое же доброе его лицо, только щеки втянулись и глаза ввалились.
- Эх, брат, не спрашивай! Черт меня дернул попроситься в этот взвод! Заколдованный взвод: как только нужно кого-нибудь отправить в тыл, или сопровождать машины с продовольствием, или еще столь же «боевое» задание подальше от фронта - выбирают нас. Теперь вот назначили в охрану штаба. Это значит, что здесь даже порядочной воздушной тревоги ни разу не объявят, вот увидишь. Так и войну кончу, не услышав ни единого выстрела. Позор. И тоска.
- Как же так? Я думал, ты в разведке. Ведь, помню, в первую неделю в лагере на учениях ваша рота лихо ходила в атаку. Впереди Боголепов со своим черным чубом - ура!..
- Это он и теперь умеет,- каким-то странным тоном сказал Гриша и заговорил о другом.
Очевидно, Боголепов услышал нас - он рванул дверь и высунулся, весь в желтых скрипящих ремнях, с маузером на боку, с кубиком в петлице, какие носили тогда младшие лейтенанты.
- Разговорчики на посту! Воронихин!
Его черные, чуть навыкате, как лакированные, глаза уставились на Гришу. Он презрительно оттопырил нижнюю губу:
- Ты, штатская твоя душа, сделаю я из тебя солдата или нет? - Он глянул на меня: - Вам кого?
Я объяснил, что привез пакет командиру полка.
- Здесь, кроме телефониста, сейчас никого нет. Все у комиссара. Третий дом отсюда.
Я кивнул Грише:
- Еще увидимся.
Уходя, я слышал, как Боголепов продолжал выговаривать:
- Имей в виду, на боевое задание не возьму! Мне в бою добрячки-слюнявчики не потребуются! Имей в виду!..
Селение состояло из пяти-шести дворов. Если не считать нескольких солдат, разводивших на снегу костер, да часовых у крылечек, да двух грузовых машин, крытых брезентом, и старой легковой «эмки», здесь ничто не говорило о том, что фронт рядом. Трубы мирно курились голубоватым дымком. Женщина в больших валенках и рыжем кожухе, накинутом поверх головы, бежала по скрипучему снегу с ведром. Было тихо.
Я уже миновал две избы, когда с той стороны, откуда я приехал, с шоссе, донесся плотный рокот множества мотоциклетных моторов. Потом все разом стихло. И только одиноко и жалобно протараторила длинная автоматная очередь. Секунда тишины. И сразу оглушительная стрельба со всех сторон. Только сейчас я заметил среди деревьев землянки,- оттуда ко мне бежали солдаты, на ходу надевая полушубки, падая, стреляя, снова перебегая вперед. Вокруг стали коротко, негромко посвистывать пули. Я оглянулся. От шоссе к хутору бежали немцы. Их было неправдоподобно много. Я увидел, как на крыльцо избы, у которой я только что был, выскочил Боголепов. Изба уже была окружена. Он заметался на крыльце, снова скрылся в доме…
Я бросился в снег и стал стрелять. На шоссе из-за поворота то и дело вылетали немецкие мотоциклисты. Там, у дома, рвались гранаты, тяжело надрываясь, били пулеметы. Около меня кто-то оглушительно стрелял одиночными из винтовки, каждый раз сквозь зубы приговаривая: «Врешь… Врешь!.. Врешь!..»
Помню только-одна мысль сидела в мозгу, стучала, не переставая: за нами до самой Москвы шоссе открыто, до самой Москвы…
Наконец часа через два откуда-то справа ударили наши пушки. Потом внезапно появились кавалеристы на крепких низкорослых лошадках. Кто-то кричал свежим, сильным голосом: «Подавай, однако!» Это были сибиряки.
Немцы отступили так же внезапно, как появились.
Мы бросились к крайней избе.
В горнице все было перевернуто. У порога среди черепков цветочных горшков - мертвый Боголепов в расхлестанной гимнастерке.
У разбитого окна лежал Гриша, придавив всем телом свой автомат. Разрывная пуля ударила ему в висок.
Кто-то простонал в углу. Телефонист, изрешеченный осколками гранаты, был еще жив.
Позже, когда я привез его в медсанбат, он рассказал мне все.
Гриша из-за близорукости не разобрал, что это немцы. Только когда они были уже рядом, он бросился в дом предупредить.
Выскочив на крыльцо и увидев, что дом окружен, Боголепов ворвался в комнату с криком:
- К окнам! Отстреливайся!
Гриша и телефонист, выбив стекла, стали стрелять. Окна выходили на две стороны, и подходы хорошо простреливались. Немцы залегли. Крыльцо должен был оборонять Боголепов. Гриша увидел, что немцы переползают под плетнем, чтобы зайти с тыла к крыльцу. Но Боголепов почему-то не стрелял. Гриша обернулся и увидел, как Боголепов трясущимися руками срывает с петлиц знаки различия.
Гриша, очевидно, даже не понял, что происходит.
- Боголепов, стреляй же! Что ты делаешь?
Но тот, с белым как мел лицом, только остервенело рвал петлицы и бормотал:
- Все… Пропало… Конец… К чертям…
И, только когда он сорвал с гвоздя полотенце и стал махать с порога, Гриша понял.
- Подлец!-крикнул Гриша, поднимая автомат.- Подлец!
Боголепов, съежившись, боком стал протискиваться за дверь. Но он боялся выйти, немцы уже обстреливали крыльцо. Он еще раз судорожно махнул полотенцем. И вдруг, завопив истошно:
- Сюда! Сюда-а!..- с искаженным лицом обернулся и выстрелил в комнату.
В тот же миг и Гриша нажал спусковой крючок. Боголепов упал.
Со двора в дверь швырнули гранату. Телефонист выронил винтовку, в глазах у него потемнело. И в сумеречном свете видел он Гришу, который носился по комнате, стрелял то в дверь, то в одно окно, то в другое.
