Ньювейв - [96]

Начиналось все с «курчатников»: в ДК имени Курчатова, где был очень активен Алескадр Скляр и Василий Шумов, нас приглашали чаще через последнего. Прекрасные концерты с наиболее значимыми группами то ли на Новый год, то ли на старый Новый год. Знаменитая «рок-елка». Потом еще был новый год в «Метелице» в 1987-м году, где я со сцены сказал, что только что узнал, что умер Тарковский, и попросил минуту молчания. Вот этот период был наиболее захватывающим временем, когда все, годами безвременья накопленное, выплеснулось и расплескалось по всем мыслимым и немыслимым местам и головам.

Помнится, в районе станции метро «Аэропорт» мы делали концерт для вдов писателей. Туда, из дома Композиторов на улице Горького, где наши друзья «следили за порядком», Шумова, Орлова и Мамонова «лифт привез» в дом Литфонда на те же должности лифтеров. «My» спели старухам свои страшные песни, интеллигенция прибалдела! Горбачев нажал рычажок – и люди перестали прятаться от жизни и носить в себе годами то, что было запрещено обсуждать, захотели быть теми, какие они есть! Перестали бояться не соглашаться с дураками и стали, наконец, брать на себя ответственность за дела в своей стране.

В 1987-м году, когда Тропилло принес в «Мелодию» на худсовет запись группы «Кино» «Ночь», там зарубили песню «Мама анархия, папа – стакан портвейна»; после этого заседания женщина, литературный редактор, сама вклеила отвергнутую заседанием фонограмму и альбом, в итоге, вышел в оригинальном виде. Рок уже был настолько помещен в официальную канву, что комсомольцы нами пытались заменить свою работу: давать не только концерты, но и общаться с населением. Это было трогательно и забавно, все эти переданные записки из зала и общение с населением в какой-нибудь Якутии, в тот период. Концерт в провинции проходил, как встреча с рок-избирателями. Людям несомненно было не менее интересней поговорить с нами, чем послушать концерт.

Свой первый концерт в Питере «Звуки My» сыграли в переполненном зале Ленинградского Дворца Молодёжи вместе с «Зоопарком», на выступление которого собралась комиссия, чтобы дать Майку и его партнёрам по группе дать, наконец-то, «тарификацию» (чтобы определить официальную стоимость работы и заработков музыкантов). Нас, как отсталых москвичей, поставили в первое отделение, «на разогрев», перед очень настороженной публикой. При условии, что самиздат писал о нас восторженно и многие ленинградцы, особенно те, кто видел Петра и слушал его песни у меня дома, очень ждали его выступления, питерский народ в массе своей не верил, что из Москвы может приехать что-то серьезное. Я помню, только на песне «Цветы на огороде» публика врубилась, что мы «свои ребята». И после этого мы сразу поехали в город Мирный выступать перед публикой численностью человек в сто пятьдесят. Местные «комсюки» вообще ничего не поняли из нами спетого и устроили нам обсуждение с грубыми наездами по части идеологии: «вы советские люди или враги?» В итоге нам предложили: «Так, сыграйте завтра еще один концерт, чтоб доказать нам, что вы не враги, тогда получите свой гонорар». Как помню, это было двести рублей на шестерых. Ладно, пришлось выступить перед той же группой товарищей еще раз бесплатно, после чего комсомольцы сказали: «Мы хотели бы, чтобы вы у нас остались здесь жить, устроим вас работать в Якутскую филармонию». Мы отказались, конечно, зато подружились с лучшей местной рок-группой «Чолбон».

Мне стало это интересно, общение с людьми из глубинки, и все эти афтерпати на совковый манер: повсюду «сухой закон» – совсем не так, как у «РоллингСтоунз», под кокаин – одни разговоры, разговоры, разговоры… «В чем свобода?», «в чем несвобода?» и нескончаемые базары про какой-то свой, уникальный советский и русский космизм. Помню, тогда же появились «любера», и этот термин распространился на всех подкаченных гопников СССР. Мы сталкивались с ними дважды. Один раз в Челябинске; там на нас пытались напасть после концерта, тогда вмешалась милиция. А второй раз в Харькове, где подружились с отличной местной группой «Утро». На Украине вообще всегда было много было хороших групп, те же «Коллежский Асессор», «ВВ» – но были и русские гопники на улицах…

Мы ездили во Владивосток, Челябинск, Свердловск и в Пермь, в Ташкент, потом в Запорожье, Киев, Одессу, Минск. Реакция была везде разная, но в целом людям тогда всё бы интересно. После чего я организовал прощальный тур по Сибири и Уралу осенью 1989-го года. Мамонов тогда решил уйти в одиночное плавание и сказал: «Вот у нас по контракту с Opal records сейчас впереди тур по Америке, а потом – все».

Вообще «Звуки My», как и многие другие группы андеграунда, это все-таки группа для клубной жизни, не для эстрадных гастролей. Пахать, как «звезды поп-музыки», тем более много лет, может не каждый. На большой сцене в итоге остались именно что эстрадные артисты.

У Петра же после съемок в фильме «Такси Блюз» разыгралось чувство самости. Дело не в каких-то материальных вещах, а просто закружилась голова, как и у многих, кого новые времена вытолкнули на авансцену – причем, в такой мощный поток, связанный с информационным взрывом интереса к такому явлению, как «русский рок», на фоне Перестройки. Да и советский кинопрокат – это не то, что сейчас, когда масса отечественных фильмов просто не доходит до внимания потребителя. Тогда это было возможно, стать героем и суперстаром буквально за месяц проката фильма по всей нашей огромной стране. И. Петр уверовал в свой киноталант, сказав тогда при всей группе Лелику: «я хочу, чтоб наши с тобой портреты напечатали прямо на этих тарелках». А дело было за обедом, ха-ха… Это на самом деле хорошо и правильно, так настраивать себя – но наступили девяностые и все эти радужные планы обломали.