Ньювейв - [88]

В 63-м году у меня появилась пластинка Чаби Чеккера, благодаря двум американским парням, которые учились в нашей школе, где и мы ошивались вместе с Мамоновым. Надо сказать, что рядом с нашей школой стоял (и по сей день стоит) «дом иностранцев», такой желтый, здоровенный домина на Садово-Самотечной. В нём было размещено пару посольств; жили корреспонденты разных западных газет: фирмачей селили кучно, чтобы за ними было удобно наблюдать. И присматривали за всеми входящими. Меня, например, пускали, а если я брал с собой кого-нибудь, то его отсекали у входа во двор. Это было в пятом классе, когда моим соседом по парте оказался Питер Шабад, сын знаменитого журналиста, корреспондента The New York Times, и мне кажется, что весь свой твист я получил в их доме. Старший брат моего «Петьки», Стив, уже тогда отращивал «лохмы». А тогда же посол Индии в СССР Трильоки Кауль, ухаживая одновременно за бабушкой, Окуневской, и мамой, подарил нам с братом Владимиром виниловую пластинку на 45 оборотов. Там было два сингла: All My Loving и And I Love Her. Это было в 1964-м году, зимой, и так началась наша с братом битломания.

М. Б. И ведь, что удивительно, именно в этот период запрос на современную западную музыку был удовлетворен верхами. Муслим Магомаев, Аида Ведищева, Тамара Миансарова и даже Полад Бюль-бюль Оглы – все как-то принимали участие в построении эрзаца твисто-рокенролльной сцены. И если Хрущев недолюбливал все американское, включая твист, то с 64-го начался благословенный для многих брежневский застой.

А. Л. Это не совсем так. Хрущев разочаровался в Америке лишь после громкой истории со сбитым советской ракетой воздушным шпионом, Пауэрсом, – как в наше время Путин окрысился на Запад после Майдана. И тогда были современные и несовременные люди. Наш район, от Каретного Ряда до Сретенки, включал в себя самую разнообразную публику. Там жили и уголовники трущобные, которые вдохновляли Высоцкого, и богема, и свои стиляги. В моем доме, например, во втором подъезде жил очень элегантный парень Иван Дыховичный. Имел роман с сестрой возлюбленного моей мамы Тамарой Александровой, и уже в шестнадцать лет виртуозно танцевал твист, а с ними отплясывала на каблучках моя тетя Алена Варламова. И все как-то было связано с садом «Эрмитаж», где тогда частенько гуляла компания Высоцкого, возглавляемая Левоном Кочаряном. В этот же период открылась культовая джазовая «Синяя птица», куда подростками мы пытались просочиться.

И, конечно, и во дворе на Большом Каретном, и на танцплощадках «Эрмитажа» лучше всех танцевали твист мы: я с моим братом Володей, а Мамон был абсолютный король этого дела! А королевой танца в нашей компании начала семидесятых, была манекенщица Лиза Крылова. Танцевали всегда и всюду, не смотря на гонения – сначала на стиляг, а потом на хиппи. С нами всегда были девушки, которые рисковали больше, чем модные мальчики, и из-за этого были самыми прекрасными. Это действительно было дерзко и небезопасно; надо было как минимум не бояться, что про тебя скажут соседи по дому, учителя в школе или в институте, откуда модниц выгоняли автоматически, предварительно исключив из комсомола.

Самый печальный пример, уже во времена длинноволосого битничества, – Офелия, моя подруга с факультета журфака МГУ, где мы вместе учились, Света Барабаш. Случайно прозвище «Офелия» не дадут (у нас тогда уже все было на кличках), в ней сочетались отчаянный романтизм и выдающееся пренебрежение к «совку» и ценностям родителей. Она была из семьи партийного бонзы и не от мира сего. Света поочередно влюблялась в Мамонова, Игоря Дудинского, позже, связавшись с Игорем Дегтерюком, села на наркотики и трагически погибла в конце девяностых. Так вот, она попала под репрессии, которые возникли после демонстрации хиппи в 1971-м году…

М. Б. А тогда была небезызвестная демонстрация первого июня 1971-го года, когда «система хиппи» в количестве нескольких сот человек вышла на улицу с антиамериканскими пацифистскими лозунгами; все это тут же было признано антисоветским и начались гонения и отчисления из вузов. Но это все уже другая эстетика, не такая, как у «штатников», стиляг и джазменов. Таких, как были представлены в фильме «Ход конем» с Крамаровым, 1962-го года…

А. Л. Эстетика рокенролльного битничества, клетчатые рубахи и стетсоновские шляпы, закончилась к середине шестидесятых и начался классический «вудсток». Но само по себе битничество не отошло. Мы (в отличие от той же «Машины Времени») – братья Липницкие, братья Смирновы, и братья Мамоновы – очень кайфовали от битнической культуры, от Элвиса и Чаби Чекера, от ритм-энд-блюза и джазовых пластинок, от великих вокалистов Рей Чарлза, Френка Синатры и Нат Кинг Коула… Мы ходили в «Синюю птицу», где у нас были друзья, старший брат моего лучшего друга Мирка Томаева, Гера Бахчиев нас всегда протаскивал туда на концерты. Московская джазовая тема пережила все эти модные метаморфозы: битников, битломанию, хиппизм и дожила до начала восьмидесятых, во многом благодаря новаторам, навроде трио «Ганелин-Чекасин-Тарасов», чьи эксперименты позже продолжил Сергей Курехин. Собственно, первая «Поп-Механика» 1984-го года состоялась в ДК «Замоскворечье», ставшим оплотом московского джаза, тогда, когда популярность «Синей птицы» уже померкла. Возлюбленный моей красавицы мамы, Евгений, племянник автора гимна СССР Александрова, прекрасно играл джаз и притаскивал к нам домой замечательных джазменов: Лешу Зубова, Георгия Гараняна… как-то все это было рядом. Они слушали вместе с нами пластинки Чарли Берда и Джона Колтрейна, Пола Десмонда и Стена Гетца, а «триумфом джаза» стал приезд Дюка Эллингтона в 1971-м году. Я был на всех его концертах, попал даже на прием в его честь в Спасо-хаус и это было счастье.