Ньювейв - [32]

Тогда на нас опять вышел Мелик-Пашаев, который собирал новую программу «Замыкая круг» с «Черным кофе», «Галактикой», «Красной Пантерой», еще Крис Кельми подключался – такая вот рок-программа. И она колесила со своим аппаратом: так же серьезно, на проф уровне. Деньги были приличные. Государственные структуры всегда старались контролировать эту поляну, из-за чего постоянно организовывались «левые» концерты. Причем директора сажались в тюрьму чуть ли не каждые три года.

Деньги вертелись в филармониях немалые, и все сидели на каком то пакете из артистов. И когда пошла перестройка, всем деятелям в этой области стало выгодно, чтоб государство оттуда ушло; стало можно напрямую договариваться о концертах, как ранее это делали с Высоцким. Андеграунд как таковой филармонии не интересовал. Ни группы «Николай Коперник», ни «Звуки My», в плане зарабатывания на них денег. Клубной сети еще не было, а у нас как-то более коммерческий проект вышел, и даже мы зарабатывали для государства приличные деньги. Когда все рухнуло, нам не надо было подстраиваться под конъюнктур, как это делали артисты эстрады, мы просто играли ту музыку, которую и играли. А многие группы просто распались, потому что пошел западный подход: если ты интересен публике, то с тобой будут работать. Не интересен – пожалуй в клуб или андеграунд. Многие группы распались потому, что и не могли работать на эстраде, где нужно именно работать. Центр Стаса Намина это наглядно подтвердил. Он свел ньювейверов с Питером Габриелем и лондонскими деятелями, и все, что было востребовано на момент выстрела бренда Перестройки, было востребовано, но это быстро прошло. А вот «Кино» – другое дело. Музыка абсолютно коммерческая, чувак с героическим лицом играет доходчивые ритмы и поет доходчивые песни. Ты привези куда-нибудь в Саранск на стадион Петю Мамонова, его ж там не поймут и побьют. За ужимки. Это слишком сложно, и я рад что Петр Алексеевич нашел себя в театральный среде. К тому же на рубеж девяностых стало очень много доморощенного металла, и тут все – бах! и сдулось. Перекормили – и пришел рейв, к тому же появились дискотеки нового типа, к которым больше подходил Кармен и Мираж. Или кабаки, где был нужен шансон. И если ты в определенный момент попадаешь на эстраду, то задержаться на ней не так-то уж просто. Для меня этот ощутимый перелом, когда все перестроечное пошло вниз, он больше связан с концертом в Тушино сразу после путча. Это был пик и обрыв. У нас тогда случилось несчастье, из жизни ушел Вадик Дорохов.

М. Б. Вы же, вроде, участвовали в концерте на баррикадах?

В. Л. Волею судеб мы оказались на баррикадах во время путча. Получилось так, что, не будучи политизированым человеком, когда по телевизору стали показывать танец маленьких лебедей, многие поняли, что советская сказка кончилась или начинается по новой. Я пошел не за Ельцина, я там оказался потому, что был против коммунистов. То, что сама идея живоглотская, было понятно изначально, и горя она в период своего становления принесла немало. И то, что коммунизм не построим, стало многим очевидно. И получилось так, что на вторую ночь там очутился Руслан Мирошник, который организовал аппарат, и так состоялся концерт. Там тусовался и Тимур Муртазаев, и Серега Лапин, басист из «Браво». Мы были в самом эпицентре событий, и многие понимали, что оттуда уже не уйти. И чтоб разрядить обстановку, в дождь сыграли три вещи. К нам побежали какие то десантники с благодарностями, сказав, что нам сообщили, что сюда идут какие-то колонны войск путчистов. Ну, выступили и выступили, не придавая особого значения. А в апреле 93-го кому-то позвонили из администрации президента, тогда подходил момент референдума, и Ельцину потребовался очередной пиар-ход. Это потом стало понятно, а так – позвонил его пресс-секретарь Филинов и сказал, что нам положены медали. Нас вызвали, вручили и поздравили. Костя Кинчев был тогда в сильном расстройстве, после девяти дней со смерти Чумичкина, заставил Ельцина делать «козу». Был с похмелья сильного, и прямо так и сказал: Борис Николаич, пока вот так не сделаете, медаль не возьму. Тот сделал, и церемония состоялась. Там был и Зосимов, и Макаревич. Но после этого я стал врубаться в эти все фишки и стал настороженно относиться к политикам. Горбачеву, в отличие от Ельцина, просто некогда было заниматься братаниями с рок-музыкантами, и мне кажется, что он с 1987 года стал понимать, что не справляется с ситуацией, и стал удерживать исключительно собственное положение. А это были уже девяностые, и территория рока уже сокращалась. Появлялись клубы, но не везде можно было играть. Пара именно рок-клубов, ну и клуб «Пилот», например. А мы попадали под разные форматы, и особых проблем не испытывали, в том числе и с гастролями. Во время которых происходило много смешного и интересного, но это очень длинная история.

М. Б. Но без криминала? Ведь вы и москвичи, и новорусская эстрада – все это притягивало всевозможный криминал.

В. Л. В целом, да – без криминала. Скорее, с веселым околокриминалом. Как в конце девяностых, когда проводился фестиваль в Казани. То ли они понтанулись, то ли еще, но приставили к заезжим звездам охрану, смешных пареньков, которые вели себя, как секьюрити из зарубежных фильмов. Секьюрити на самом деле были не нужны в конце девяностых, но раньше возможны были всякие инциденты. Например, во времена люберецко-казанского нашествия на Москву и подъема криминала. Мы ездили в Набережные Челны и встретили постановочную группу, которая приехала незадолго до нас. Они были уже с фингалами только потому, что были из Москвы. А мы работали с Ованесом, он был человеком жестким, и договоренности у него с какими то «крышами» были. И тут же все выяснили, всем все объяснили; мы оттуда поехали уже в Казань, где такая история почти повторилась, но была мгновенно подавлена «крышей». Не помню, кто из артистов был с женой, к которой какие-то отморозки пытались докопаться. Но это все гасилось быстро и жестко. Чаще все это до артистов не доходило, достаточно было сказать, кто с кем работает. Мы слышали про завязки с ворами и наезды, но в девяностых мы криминал не интересовали в плане бизнеса.