NUMERO - [10]

Я хочу подбодрить незнакомца: „Не стесняйтесь, продолжайте!“, но фраза всего лишь прозвучала у меня в голове. Озвучить не вышло.

Глаза словно склеили скотчем. Как, впрочем, и все тело.

Слышу чей-то равнодушный женский голос.

– Ее состояние ухудшается.

Интересно, на каком основании обладательница этого голоса сделала такой вывод? Я, напротив, чувствовала себя довольно сносно. Ну, если не брать в расчет потерю контроля над моими же конечностями.

– До утра не доживет.

Кто-то зевнул.

Это про кого „не доживет"?

– Слишком долго она там пробыла.

Щеки коснулось чье-то дыхание, не совсем аппетитно пахнущее, прямо скажем.

„Лук, какая-то приправа и… нечищенные зубы“, – составила я список ингредиентов, напрочь отбивших мне аппетит. Хотя пообедать жареной форелью я была бы не против. Да и не только форелью.

– Дыхания нет.

Кто-то наклонился еще ниже и, прижавшись к моей груди, замер в ожидании признаков сердцебиения.

– Ничего не слышу. Сестра Бенита, позовите преподобную мать Френсис. Может ее перенести вниз, в карцер?

Так это я „не доживет до утра"? И опять вниз? Да что это за издевательство?

Я, вернее, мой мятежный дух восстал, возмутившись. Но, к сожалению, только он и смог восстать. Все остальное, во что он был заключен, не то что не восстало, а, прямо наоборот, скованное абсолютной неподвижностью, представляло собой образец полного равнодушия к мятежу духа.

– Проверьте ее зрачки, сестра Анна, – этот голос тоже не внушал надежды на сочувствие.

Чьи-то пальцы приподняли мои веки, и прямо перед собой, на расстоянии считаных дюймов я уперлась во взгляд женщины лет шестидесяти с крупным в оспинах носом. Бело-черное покрывало монахини не красило это лицо.

– Она умерла.

Я не сразу вникла в смысл сказанного. Но все тот же мятежный дух, соображающий побойчее вследствие услышанного заключения, взорвался в немом вопле протеста: “ Это я-то умерла? Да это от вас уже и пыли не осталось!“.

Вопль, поскольку был немым, никого особенно не заинтересовал.

Женщина отпустила мои веки, тут же послушно закрывшиеся, и удовлетворенно проговорила:

– Ну, вот и закончились ее страдания.

„Да как вы смеете? Еще не закончились!“ – я была безмерно возмущена.

– Бедная девочка, – кто-то третий присоединился к поминкам. Этот голос озвучил большую благожелательность, – ну, что же, мы сделали все, что могли. Упокой, Господи, ее душу.

Но моя душа решительно не желала успокаиваться.

„Ребята, вы в своем уме? Я же живая!“.

Присутствующие, определенно, придерживались другого мнения по данному вопросу, поскольку последовало предложение от более сочувствующей:

– Перенесите ее в капеллу. Отпевание и обряд погребения совершим как обычно.

“О, Боже! Да что же это? “ – я почувствовала солоноватый вкус слез.

– Но Устав монастыря…, – начала нерешительно та из сестер, которая весьма решительно констатировала мою кончину.

Завершение мысли я услышала уже из уст той, что предложила капеллу вместо карцера:

– … запрещает противоречить аббатисе монастыря. Займитесь необходимыми приготовлениями, сестра Анна. И накройте ее.

На лицо опустилась мягкая, но удушливо-плотная ткань.

– Но мы обязаны сообщить о ней, и вряд ли они допустят упокоить ее на монастырском кладбище, – настаивала сестра Анна, ассоциировавшаяся теперь только с тошнотворным запахом.

– Я разрешаю вам, сестра Анна, пропустить завтрак и помолиться за упокоение ее грешной души, – в голосе ее оппонентки вдруг появились жесткие нотки.

Меня снова несли. Уже недолго. После чего оставили, наконец, одну.

Глава 12

Итак, я в гостях у преподобной матери Френсис. Последнее, что я запомнила перед тем, как оказаться здесь – накинувшаяся на меня чернота подземелья.

Значит, меня нашли. И я должна была бы радоваться очередному чудесному спасению. Ведь добралась до адресата, где, по словам неизвестно как подоспевшего на помощь… Пекаря, должна была найти безопасность. А что в итоге? Все то же самое. И хуже. Булыжником здесь уже не защитишься. И вообще ничем. Я скована, в прямом смысле, по рукам и ногам, и они вольны делать со мной все, что им придет в голову. Да уже пришло – похоронить заживо. А перед этим отчитаться перед кем-то о кандидатке на панихиду. И этот кто-то, возможно, лишит меня даже положенного всем смертным обряда захоронения. Зачем же Пекарь спасал меня, если я пришла к тому, от чего ушла?

Покрывало блокировало нос. Задохнуться бы не получилось, но свежего воздуха, явно, не хватало.

Безотчетно начала уговаривать тело образумиться и восстановить, наконец, двигательные функции. И не знаю, вполне возможно, что до него, наконец, дошло, что это единственно возможный вариант очередного его спасения, или, напротив, на него повлияла усиленная работа мозга, напуганного нехваткой воздуха, но кончики пальцев рук дрогнули, и через минуту я сорвала накрывший меня саван.

Отдышавшись, привстала и огляделась. Ну, вот она и часовня. С теряющимся где-то далеко наверху потолком и освещенная свечами, окружившими мое ложе – высокий постамент посреди аскетично и просто убранного зала, единственное украшение которого – алтарь, в изобилии устланный свечами перед статуей Спасителя.

Красиво и покойно. Если бы я пришла сюда помолиться в той, другой жизни. В этой надо побыстрей отсюда убираться.