Ну разве она не милашка? - [8]

Джорджетт Хейер. «Дьявольское отродье»

Горло сжалось так, что воздух не проходил в легкие. Шугар Бет с трудом сглотнула и, едва ворочая языком, хрипло прокаркала:

– Мистер Берн.

Тонкие неулыбающиеся губы шевельнулись.

– Совершенно верно. Мистер Берн.

Она пыталась отдышаться. Таллула не говорила, что именно он купил Френчменз-Брайд. Впрочем, тетка передавала только те новости, которые считала нужным сообщать племяннице. Прошли годы. Двадцать два. Столько ему было, когда она покончила с его карьерой. Двадцать два. Почти мальчишка.

В те дни он выглядел так смешно со своей фигурой Ихабода Крейна[8]: слишком высокий, слишком тощий, слишком длинные волосы, слишком большой нос, и все в нем слишком эксцентрично для маленького южного городка – внешность, акцент, мировоззрение. Он всегда одевался в черные поношенные свитеры и брюки. С шеи неизменно свисал шелковый шарф. Их у него было несколько: с бахромой, желто-зеленый, а один такой длинный, что доходил до бедер. И в разговоре использовал такие фразы, как «чертовски ужасно», «не будем портачить», а однажды даже: «Кажется, мы маленько сглупили, верно?»

В первую неделю занятий они увидели, как он курит сигарету в шикарном мундштуке из черепахового панциря. Когда же Берн подслушал, как мальчишки шепчутся, что он, должно быть, гей, окинул их надменным взглядом и объявил, что расценивает это как комплимент, поскольку многие великие мира сего были гомосексуалистами.

«Увы, – добавил он, – я приговорен к пожизненной банальной гетеросексуальности. И могу надеяться только, что некоторым из вас повезет больше».

Это привело к первым жалобам родителей.

Но молодой учитель, каким она его помнила, был только бледной тенью представительного мужчины, стоявшего сейчас перед ней. Берн по-прежнему казался странноватым, однако теперь что-то ее в нем тревожило, но что именно, понять было трудно. Его нескладное тело стало мускулистым и подобранным. И хотя он все так же был строен, костлявым его теперь не назовешь. Да и лицо оформилось, и даже клюв, называемый носом, теперь казался патрицианским.

Шугар Бет издали чувствовала запах денег, и этот запах льнул к нему, как сигаретный дым. Раньше его волосы падали до плеч. Теперь же, оставаясь густыми, были тщательно подстрижены и уложены в обманчиво простую прическу кинозвезд и миллионеров. Трудно сказать, был ли их блеск результатом стараний модных стилистов или крепкого здоровья, но одно она знала точно: таких стрижек в городе Парриш, штат Миссисипи, просто не делают.

На нем были свитер в резинку, так и кричавший «Армани», и черные шерстяные брюки в тонкую золотистую полоску. Ничего не скажешь, Ихабод Крейн не только повзрослел, но и научился одеваться, а затем купил этот дом и превратил в нечто чужое и, наверное, безликое.

Ей редко выпадало смотреть на мужчин снизу вверх, особенно при таких высоких каблуках, но сейчас приходилось задирать голову, чтобы смотреть в те высокомерные нефритовые глаза, которые она так хорошо помнила. И старая, полузабытая вражда возродилась с новой силой.

– Никто не сказал мне, что вы здесь живете.

– Неужели? Забавно.

Он не потерял своего британского выговора, хотя она знала, как легко можно подделать выговор. Ее собственный, например, мог становиться северным или южным в зависимости от обстоятельств.

– Заходите.

Он отступил, приглашая ее в ее же дом.

Ей хотелось показать ему средний палец и послать к черту. Но бегство было еще одной роскошью, которую она не могла себе позволить, наряду с истериками и тратой последних денег с кредитки. Пренебрежение, затаившееся в уголках его тонких губ, говорило о том, что он прекрасно понимает, как укололо ее его приглашение. Сознание того, что он ожидает ее бегства, придало решимости расправить плечи и переступить порог… Френчменз-Брайд.

Он изуродовал дом. Достаточно было одного взгляда, чтобы это понять. Еще один чудесный старинный южный дом, погубленный чужеземным мародером.

Только округлая форма холла и винтовая лестница на второй этаж остались неизменными, но он уничтожил прелестные романтические пастели Дидди, выкрасив скругленные стены в цвет черного кофе, а старые резные дубовые панели – в снежно-белый. Режущая глаз абстрактная картина висела на месте другой, которая когда-то доминировала в этом замкнутом пространстве, – портрета самой Шугар Бет в пятилетнем возрасте в изысканном платье из белых кружев с розовыми лентами, сидевшей у модно обутых ножек красавицы матери. Дидди настояла, чтобы художник пририсовал белого карликового пуделя, хотя у них не было не только пуделя, но и вообще собаки, несмотря на все мольбы Шугар Бет. Но мать заявила, что не допустит, чтобы кто-то в доме лизал при всех свои интимные места.

Потертые деревянные полы сменили белые мраморные плиты с серо-коричневыми полосами. Антикварные сундуки исчезли вместе с позолоченным зеркалом Марии Антуанетты и парой обитых золотой парчой стульев. Большую часть пространства занимал сверкающий черный кабинетный рояль. Кабинетный рояль в холле Френчменз-Брайд… Бабке Шугар Бет с ее авангардными вкусами, возможно, понравилась бы подобная экстравагантность, но Дидди наверняка переворачивается в гробу.