— Все из-за соболей, — пробормотала Франческа Серрителла Дей, когда ее ослепила серия фотовспышек. Она спрятала лицо поглубже в высокий воротник своих русских мехов и пожалела, что вечером нельзя надеть темные очки.
— Окружающие придерживаются несколько иного мнения, дорогая, — сказал принц Стефан Марко Бранкуцци, сжимая ее руку и проводя через толпу фотографов, расположившихся у выхода нью-йоркского «Ла-Котэ-Баск», чтобы запечатлеть знаменитостей, покидающих частный прием. Стефан Бранкуцци был единственным монархом крошечного княжества на Балканах, которое быстро шло на смену переполненному Монако как убежищу для богачей, стремящихся не платить налогов. Но больше всего фотографов интересовал не принц. Их внимание, а также внимание американской публики сосредоточилось на шедшей рядом прекрасной англичанке.
Когда Стефан подвел ее к ожидавшему их лимузину, Франческа подняла руку в перчатке в тщетной попытке прекратить обрушившийся на нее шквал вопросов — вопросов о ее работе, об отношениях со Стефаном, там был даже вопрос о ее дружбе со звездой нашумевшего телесериала «Китайский кольт».
Когда они наконец устроились на роскошных кожаных сиденьях и лимузин выплыл в ночную толчею уличного движения Восточной Пятьдесят пятой улицы, она вздохнула:
— Весь этот цирк из-за соболей. Вряд ли тобой когда-нибудь так интересовалась пресса. Я сама виновата. Надень я старый плащ, мы могли бы ускользнуть, не привлекая внимания.
Стефан смотрел на нее с удивлением. Она с упреком нахмурилась.
— Из этого можно извлечь важный нравственный урок, Стефан!
— О чем ты, дорогая?
— Женщины, носящие соболей в то время, когда в мире свирепствует засуха, заслуживают то отношение, которое получают.
Он рассмеялся:
— Тебя все равно узнали бы, что бы ты ни надела. Я видел, как ты вызвала пробку на дороге, будучи в поношенном костюме.
— С этим я ничего не могу поделать, — мрачно ответила Франческа. — Это проклятие семьи Серрителла.
— Ну знаешь, Франческа, мне еще не встречалась женщина, которая бы так ненавидела свою красоту, как ты!
Он не расслышал, что она пробормотала в ответ, и, вероятно, не понял бы, даже расслышав. Франческа засунула руки поглубже в карманы своего пальто, как всегда равнодушно выслушав замечания о своей ослепительной красоте. Она нарушила молчание лишь после продолжительной паузы:
— Со дня моего рождения мое лицо приносило мне одни неприятности.
«Не говоря уже о твоем изумительном маленьком теле», — подумал Стефан, разумно удержавшись от комментария вслух.
И пока Франческа с отсутствующим видом смотрела через тонированное стекло, он воспользовался моментом, чтобы получше рассмотреть те невероятно прекрасные черты, что захватили воображение стольких людей.
При этом он вспомнил слова известного издателя журнала мод, который, стараясь избежать штампов, годами сравнивавших Франческу с Вивьен Ли, написал: «Имея великолепные каштановые волосы, овальное лицо и серовато-зеленые глаза, Франческа Дей выглядит как принцесса из волшебной сказки, проводящая дни за прядением золотой пряжи в садах возле своего сказочного замка». Про себя он был настроен к ней куда более приземленно. «В глубине души я знаю, что Франческе Дей совершенно не нужно бывать в ванной…»
Стефан кивнул на поблескивавший медью бар орехового дерева, скромно притулившийся в углу лимузина:
— Не желаешь ли выпить?
— Нет, спасибо, я уже и думать про спиртное не хочу.
Она не выспалась, и ее английский акцент стал заметен сильнее обычного. Пальто распахнулось, и она посмотрела на свое расшитое бисером платье от Армани. Платье от Армани… Меха от Фенди… Туфли от Марио Валентине. Она закрыла глаза, неожиданно вспомнив тот жаркий осенний полдень, когда она лежала в грязи посреди дороги в Техасе и на ней были только грязные голубые джинсы с двадцатью пятью центами застрявшими в заднем кармане. Тот день был для нее началом. Началом и концом.
Лимузин повернул на Пятую авеню, и память Франчески скользнула еще дальше, в те детские годы в Англии, когда она еще не знала, что на свете существуют такие места, как Техас. Каким же испорченным маленьким чудовищем она была — заласканная и изнеженная, и мать Клоуи тащила ее с одной европейской спортивной площадки на другую, с одного приема на другой. Даже для ребенка она была совершенно невежественна — настолько уверена, что знаменитая красота Серрителла расколет для нее мир и составит обратно в том порядке, который ей нужен. Маленькая Франческа — тщеславное, бесполезное, безответственное создание, совершенно не готовое к тому, с чем собиралась столкнуть ее жизнь…
В тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда она лежала в пыли на техасской дороге, ей был двадцать один год. Двадцать один год, не замужем, одинока и беременна.
А сейчас ей уже почти тридцать два, и, хотя она имеет все, о чем когда-либо мечтала, ей так же одиноко, как и в тот осенний полдень. Франческа сомкнула веки, пытаясь представить, какой была бы ее жизнь, останься она в Англии. Но Америка изменила ее так глубоко, что подобное она не могла даже вообразить.
Франческа улыбнулась про себя. Когда Эмма Лазарус написала поэму о толпах, жаждущих дышать воздухом свободы, она, конечно же, не могла думать о маленькой тщеславной английской девочке, прибывшей в эту страну в кашемировом свитере с чемоданом от Лоис Вуттон. Но должны же несчастные маленькие богатые девочки мечтать, и мечта об Америке оказалась достаточно грандиозной, чтобы захватить и ее.
