Ноябрьский триллер - [9]

Впрочем, со временем он поуспокоился и решил не делать из своего брака трагедии. По большому счету Лина устраивала его в роли жены — заботливая, верная, мягкая, хозяйственная, симпатичная наконец. Не стыдно показаться на людях. Она была удобна, как старые, разношенные по ноге, туфли. Естественно, временами его тянуло к женщинам другого уровня, хотелось чего-то утонченного, изощренного, и тогда он, подобно любому мужчине, пускался в интрижку, но быстро пресыщался и неизменно возвращался к своей уютной супруге. Пусть она не умела завлечь умным разговором, пощекотать нервы, удивить, встряхнуть, зато оборотная сторона этой медали, безусловно, менее блестящая, а сказать по правде, безнадежно тусклая, давно облеченная англичанами в пословицу «мой дом — моя крепость», помогала Массимо выстоять. Да и вообще — человек упорный и жесткий, синьор Фандотти брал от жизни только то, что ему действительно нужно, ведь он не был жадным. Зачем ему лишнее?

Обосновавшись в России и женившись на русской женщине, Массимо решил «обрусеть»: за два года овладел языком, приучил себя к бане с веником. Правда, полюбить водку так себя и не заставил — это оказалось выше его сил. Как ни старался Константин Валито научить его с толком употреблять сей народный «хит» под хорошую закуску — будь то блинчик с икрой, хрустящий соленый огурчик или дымящийся пельмешек, — все было напрасно. Любовь к кьянти, впитанная с малолетства, оказалась неистребимой, впрочем, как и любовь к родине. Массимо скучал по Италии, чему немало способствовал холодный российский климат — теплолюбивый итальянец жестоко страдал от лютых русских морозов. Никакие шубы его не спасали, стоило ему выйти на улицу — и маленький шрам на верхней губе, полученный в детстве, когда они с приятелем разодрались теннисными ракетками, начинал белеть, что означало крайнюю степень переохлаждения.

Коньяк начал действовать, Массимо расслабился и, озабоченно покачав головой, отправился на поиски жены. Нашел он ее в кухне — звон бесчисленных кастрюль, судков и сковородок, потные лица мечущихся поваров, раскаленный воздух и беснующиеся ароматы готовящихся закусок. Посреди этого бедлама Лина, обсуждающая с Марко и шеф-поваром завтрашнее меню. Лицо последнего было особенно почтительным и серьезным. Здесь Лина ощущала себя в своей стихии, как рыба в воде. Она спорила с поваром, взвешивала громадный кусок мяса на весах, совала нос под крышки бурлящих на огне кастрюль, контролировала разделку оленьей туши — охотничий трофей Петровича, и все это практически одновременно.

Массимо застыл на пороге, его появления в святая святых любого дома, казалось, никто не заметил. Он театрально кашлянул, повара оглянулись и на минуту застыли, вопросительно глядя на хозяина дома, но Лина, непоколебимая Лина, не удостоила благоверного даже взглядом. Поглощенные процессом приготовления повара, не дождавшись от хозяина каких-либо дальнейших действий, вновь засуетились. Обиженно хмыкнув, Массимо вышел из гремящей кухни и побрел назад в гостиную.

— Санта Мария! Обеда мне сегодня не видать. Дернул меня дьявол нагрубить жене! — пробормотал он себе под нос по-итальянски, наливая вторую рюмку.

В ту же минуту в комнату вошла Нина с подносом, нагруженным всяческой снедью, за ней появилась Лина.

— Я вижу засохнуть ты себе не дал, и слава богу. А это от нашего стола — вашему столу! — великодушно произнесла Лина, делая вид, что не замечает виноватого взгляда мужа. — Садись, зануда несчастный.

— Скузи, — буркнул Массимо, усаживаясь за стол.

— Извинение принимается! — торжествующе провозгласила Лина, устраиваясь напротив. Она незаметно сделала Нине знак оставить их наедине. — Думаешь, я не понимаю, что ты устал? — мягко продолжила Лина. — Но ведь официальная часть прошла блестяще, я имею в виду всех этих банкиров и олигархов, что были сегодня в ресторане. По-моему, все остались довольны. Завтра — последний залп, и можно будет отдохнуть.

— Насколько я понимаю, завтра плавно перетекает в послезавтра. Ты назвала такую уйму гостей, что развезти их всех по домам за один вечер будет невозможно. Физически. — Массимо, который никак не мог совладать с семгой в апельсиновом соке, вновь начал раздражаться. — К чему все эти твои старинные приятельницы, не понимаю?

— Ну, во-первых, ночевать останутся не только они. Твои родители, Джина с Альбертом, твой незаменимый Валито со своей аристократкой, да мало ли… А позвала я их просто потому, что соскучилась. Я что же, не имею права соскучиться по школьным подругам? И вообще я не понимаю, чего ты окрысился. Ты ж им помогал. Наташка по сей день тебе благодарна, что ты ее пристроил в фирму этого… как его… Тьфу ты, забыла! С этим юбилеем мозги набекрень! Ну, Массимо, ну подскажи…

— К Фелоди.

— Во-во. — Лина положила себе в рот маслину. — Тебе не кажется, что камин дымит? — вдруг сказала она, подозрительно принюхиваясь.

— Нет. Марко сказал, с камином все в порядке. Это, вероятно, из кухни.

— Марко сказал то, Марко сказал это, — передразнила Лина. — Носишься со своим Марко как с писаной торбой. А на кухне, между прочим, воруют по-черному.