Новый ренессанс - [52]

С другой стороны, судьбу европейского культурного наследия решает уже не Европа. И проповедники «нового ренессанса», и провозвестники его конца одинаково ожидают последнего слова от человечества. Большинство западных авторов, в том числе европоцентристов, согласно с тем, что даже если роль Европы в мире сохранится, эта роль уже не будет политико-экономическим лидерством, как в прошлые века. Отмечают изменение характера европейцев, совершившееся за последние десятилетия. Происходит что-то вроде угасания воли у европейского населения, проявляющегося во всех формах – в готовности обвинять себя и выслушивать уничтожающую критику извне; в нежелании работать в целом ряде профессий, на которые теперь приглашаются африканцы, арабы, турки; в намечающейся неспособности европейцев воевать: «всеобщая размягченность, упадок энергии и упругости, род душевной расхоложенности»[134]. В последние десятилетия в европейских странах практически нет прироста производства. Быстрыми темпами идет маргинализация экономики: ремесленничество, черный рынок, неучитываемая занятость безработных; распадается социальная ткань, вплоть до утраты национального чувства; наиболее вероятной перспективой представляется «всеобщий социальный хаос». Отказ от атомной промышленности имеет упаднические обертоны, отличающие его от того страха перед железными дорогами, который охватил Европу в 1840-е. Антиядерное и экологическое движения – «лишь вторичное следствие изменения ментальности в Европе и США». По неизвестным причинам «мораль западных людей меняется», исчезают напористость, способность к насилию и жестокости. «Новые боги Запада именуются “мир”, “уважение к жизни в любых ее формах”»[135].

Уход французской, потом американской армий из Вьетнама был осознан чуткими наблюдателями как знамение всемирно-исторического сдвига. Грэм Грин писал, что при Дьен Бьен Фу в 1953–1954 произошла самая важная битва в новейшей истории. «Это было не просто поражение для французской армии. Битва ознаменовала по существу конец всякой надежды, какая еще могла быть у западных держав, что они способны владеть Востоком. Французы приняли этот вердикт с картезианской отчетливостью. Поняли его, хотя и в меньшей мере, и англичане: независимость Малайи, нравится малайцам сознавать это или нет, была завоевана для них, когда коммунистические силы… разгромили корпус генерала Наварра. То, что молодым американцам предстояло еще умирать во Вьетнаме, показывает только, что эхо даже от полного поражения не сразу облетает земной шар. 1950-е годы видели триумф партизанской тактики: Индокитай, Малайя, Центральная провинция Кении. Как раз когда военная техника невероятно возросла по мощи и действенности, плохо вооруженная герилья, полагаясь на внезапность, подвижность и природу родных мест, показала, что фабрика оружия не всесильна. Эпоха пулеметов “лиэнфилд” и “максим” была благоприятнее для европейцев, чем времена пикирующих бомбардировщиков и бреновских скорострельных автоматов. Мы, возможно, еще увидим тут счастливое предзнаменование для самих себя в нашем тревожном будущем». Главная причина поражений, думает Грин, не в технике. «Мы, европейцы, утратили силу четкого действия, потому что утратили способность верить… Нерешительность непонятна для африканского ума. Она раздражает его в мельчайших деталях жизни… Привычная племенная структура с ее развитой системой правил давала ему ощущение непоколебимой устойчивости; европейцы разрушили ее и пока еще мало что дали взамен… На место ушедшей в прошлое племенной дисциплины африканец кикуйю искал себе другой дисциплины, взамен своих племенных жертвоприношений – других таинств».

В 1973 из Вьетнама явно навсегда ушла огромная армия, переоснащенная всевозможным оружием, тогда как в 1511 португальцы, отброшенные было двумя годами ранее, завоевали войском численностью восемьсот человек страну размерами намного больше Португалии. «Ныне Португалия, бывшая мировая империя, – смирный народ, потихоньку живущий впроголодь». Еще в 1947, когда в восстании 29–30 марта на Мадагаскаре погибло несколько сот французов, карательные войска уничтожили от 10 до 80 тысяч мальгашцев, а осадное положение было снято только в 1956. Спустя поколение подобная свирепость была бы непредставимой. «Европейцы успокоились внезапно и полностью. В течение столетий они гнали свои колесницы от германских лесов до калифорнийских пляжей. Теперь они их остановили и расселились в пригородных коттеджах. Они были победителями. Теперь они хотят мира. Они мечтают о тихой, спокойной жизни в гармоничном окружении, где была бы обеспечена охрана природы». Из-за нежелания народов воевать «Запад более разоружен, чем можно судить по числу его солдат и качеству их экипировки». После опыта Вьетнама, Алжира, Анголы американские военные считают невозможным покорить даже Сальвадор. Меры экономии, интенсификации производства внутри западных стран наталкиваются на неодолимое сопротивление. Японское производство не столько вырывается вперед, сколько выявляет конец промышленно-технического роста Европы.

Демография показывает объективную картину сдвига. Европейцы создали демографическую бурю между XVIII и первой третью XX века, когда их численность возросла от 150 до 800 млн. человек. К 1900 они составляли примерно треть всех жителей земного шара. Но к 1925 население Третьего мира начало расти быстрее чем в европейских странах. В настоящее время прироста населения в развитых странах Запада почти не наблюдается, тогда как неевропейский мир находится в разгаре демографической революции, переживаемой им с запозданием в полтора века от Европы, и численный рост его жителей пропорционален тому, который наблюдался в свое время на Западе, т. е. от примерно 1 миллиарда человек в 1900 до, по прогнозам, 8 миллиардов в 2050. Таким образом европейцы, численно вырвавшиеся было вперед, возвращаются в строй, и теперь все шесть главных групп человечества – Китай, Индия, Европа, Латинская Америка, страны ислама, черная Африка – приходят примерно к тому же взаимному соотношению, какое существовало до экспансии Запада. Снова относительно малочисленные, европейцы ощущают себя «средиземноморским клубом, затерявшимся среди джунглей». На этом фоне особенно абсурдными кажутся расистские бредни Гитлера, преподнесенные им миру как раз в годы, когда еще неосознанный демографический сдвиг уже невидимо шел полным ходом и белые империи начинали стареть. Наша новая смиренная мораль подоспела как раз вовремя, чтобы спасти нас от более обжигающих поражений, чем в Алжире и во Вьетнаме»