Новый посол - [35]

Федор взглянул на меня не без укора. «Ты усек, что происходит? — точно говорил он. — Нет, нет... усек? У нее сегодня и в самом деле семейный праздник, и, не надеясь на приход гостей, она пригласила нас...»

Хозяйка пригласила к столу, заскрипели стулья, и тотчас же хлопнула дверь в прихожей.

— Да не дядя ли Никита это? — оживилась Ксана, всего лишь оживилась — на улыбку не было сил. — Дядя Никита, дядя Никита!

— Входи, входи, Степаныч... — произнес человек в кителе, оглянувшись на прихожую. — Ждем тебя...

— Иду, Алеша... Иду, — отозвался тот и откашлялся — кашель был мокрым, было слышно, как он отозвался в груди гостя.

Вошел тот, кого звали Никитой Степанычем, — он показался мне желтолицым стариком, полным и рыхлым, со вспухшими веками, которые сообщали его взгляду усталость. Наверно, друзья были сверстниками, но полнота и эти припухшие веки прибавили годов второму — он казался старше, быть может, много старше.

— Ой, ребята, как же хорошо, что вы пришли! — возликовала хозяйка — по всему, гости были людьми этому дому близкими — и, сбросив с себя фартук, принялась самозабвенно целовать Никиту Степаныча. — А я-то думала...

— Напрасно плохо думала о нас, мы не давали повода... — ответствовал он, в его голосе была степенность, основательная степенность, понятие «ребята» можно было обратить к нему очень условно.

— Да уж простите меня — была такая мысль... — призналась она, продолжая осыпать поцелуями вновь пришедшего. — Верно, Ксана?..

Девушка не без смущения наклонила голову, соглашаясь, — взгляд ее все так же был неулыбчив.

— Садитесь, гости дорогие, садитесь... — произнесла хозяйка и подмигнула нам с Федором: «дорогие» могло относиться и к нам.

Итак, приглашение не заставило себя ждать, и гости с хозяевами заняли места за столом.

— Скажи ты... Степаныч, — произнес гололобый и протянул руку к рюмке — рукав сдвинулся, обнажив запястье в жилах, заметно набухших. — Расскажи про Володю... у тебя получится...

— О чем рассказать? — спросил желтолицый. — Не о том, как первый раз увидел Владимира? — Он задержал взгляд на каждом из тех, кто сидел за столом; глаза его были по-прежнему хмуро-внимательны. — Когда война вон с какой бородой, хочешь не хочешь, а будешь знать и друга, и недруга... Одним словом, едва мы отошли за Локню, немец открыл огонь. Наш комбат рассчитал все по часам: с рассветом немец пойдет в атаку. Одним словом, лопату в руки — и с богом, впереди ночь!.. Да, от зари до зари!.. Если атака будет лобовой, непросто выбить нас из наших блиндажей: наш берег сажен на пять над рекой. Если зарыться с умом — крепость! А снаряды ложатся все плотнее. Пока солнце держалось над землей, всего лишь попахивало гарью — загорелся торф, потом взяло лес, что был у нас за спиной... Под утром произвели смотр новым блиндажам. Комбат сказал: «Не блиндаж — светелка красная. Будто не для войны построен, а для жизни. А где тот человек, что красоту такую оборудовал?» — «Вон... лег под сосенкой — еле ноги доволок!» Пошли с комбатом, чтобы взглянуть на того человека: опрокинулся навзничь, только брови закудрявились да руки разбросал. Комбат говорит мне: «Видишь, видишь: руки у него в глине, — видно, только и было силы доползти до сосенки...» Вот это и был Володя!.. А немец уже пошел в атаку, и его артиллерия будто сошла с ума: река под нами что крутой кипяток — булькает от снарядов! А позади огонь разгулялся не на шутку — так жаром и пышет, щеки печет... Одно слово, ад. Уже к полудню немец взял реку на далеких флангах. Комбат отдал команду: отходить к Ловати... Один путь: через горящий лес. Когда вошли в огонь, комбат схватился за голову: «А где тот... под сосенкой, что руки в глине?..» — «А он еще в блиндаже, прикрывает отход...»

Наша хозяйка поднесла ладони к глазам, а слезинка пробилась меж пальцев и побежала по руке.

— Не надо, не надо об этом, давайте что-нибудь веселое, именинное!.. — закричала она. — Вот ты, Алеша, расскажи...

Видно, у Алеши была репутация неунывающего, при словах хозяйки он весь навострился, запрядал ушами — историю, которую он хотел рассказать сейчас, видно, приберег заранее.

— Я вот сейчас вспомнил, как он тебя первый раз увидел, Наташа... — Он улыбнулся и точно помолодел — вот теперь, пожалуй, его можно было назвать «Алеша». — В то лето было знойно, и мы пошли всем нарядом на Волхов. Только вышли на пригорок, Владимир как вскрикнет: «Ребята, глядите!..» И в самом деле диво: девчонки купаются. Выйти к реке — значит вспугнуть. Вот и устроили засаду. Видно, речка была студеная. Разом повыскакивали и начали бегать по берегу, конечно, в чем мать родила. Владимир и говорит: «Да это же наши зенитчицы... Самый раз выбирать невесту — никакого обмана, видишь, что берешь! Мне по душе, например, вот эта черненькая с красными ленточками в волосах!..» «А мне вот эта дебелая-белая!» — сказал наш сержант — он любил во всем основательность. «А мне люба вот та рыженькая, зажигательная!» — крикнул мой дружок из Ярославля Саня Топорков, сам блондин жгучий. «А ты что же молчишь, Алексей? — спросил меня Володя. — Вон сколько девчат — выбирай!..» — «Мне тоже по душе черненькая с красными лентами!» — признался я. «Не отдам!» — крикнул он. «И я не отдам!» Но, видно, крикнули громче, чем надо, — кто-то из девчонок глянь наверх и разглядел всю нашу компанию. Запищали, завизжали — и врассыпную!.. Вечером выследили строй зенитчиц, когда шли на обед. «Рассмотрел ту, черненькую? Ну, первая в третьем ряду, как есть она, только у нее ленты под пилотку упрятаны». — «Нет, нет, не отдам — моя!..» Я уже приучил себя к этой мысли: моя! «И я не отступлюсь, — говорит Володя. — Моя, моя!..» Я очень надеялся на себя: был я хоть и стриженый, но очень заметно, что волосы у меня золотые... Не знаю, чем бы кончилось, если бы начальство не нашлось: кинуло меня на ту сторону Волхова... Только уже после прорыва блокады прибило меня в ваши края, сказать «прибило» — не все сказать; если по правде сказать, хотел на тебя посмотреть!.. А ребята говорят: «Слыхал, Владимир задумал обручиться с Натальей... Так и определили: обручиться. Это значит — в лес сходить к старой березе и поклясться быть мужем и женой, эта береза была вроде благочинного, не вы первые ходили к ней...» У меня сердце так и оборвалось: ничего не скажешь — обскакал Владимир... Никогда не признавался — сейчас признаюсь... Ты знала об этом, Наташа?