Новый мир, 2013 № 04 - [41]

Часть, — говорит она, обхватывая его вытянутыми ногами, — а где ж другая? “Другая была увезена в Киев князем Владимиром. Так мощи одного из первых христианских святых были разделены между Востоком и Западом”.

Ласточки вьются в небе. Как наконечники, а стрелы незримы. Раздвинем округу. Ниже, глядя от дома, Ханский дворец. Фонтан, сады роз, заросший блиндаж-мавзолей Диляры-Марии-Потоцкой-Бикеч-Гиреево-Пушкиной, игрушечные мечети, взаправдашние чебуреки с псиной и пр. К востоку: Кырк-ор, то есть Чуфут, кале караимов — около часа ходьбы по ущелью. Пещерный город. Крест, полумесяц и магиндовид. К югу — княжество Феодоро, к северу — Ор. Отойди дальше. Куда? Озирается. Опишем живность. Пес, породу которого не вспомнить, похоже на “розенкрейцер”. Черный. Лежит, обхватив лапами голову. Зовут Жак. Вчера пришел кровавый — татары, видать, чуть не зарезали на чебурек.

Еще коты: Эрос и Танатос. Друг на друге лежат — свастикой. Спят. Черный начинает и проигрывает. Он сверху, сон его чуток, как лик на воде. Проснувшись, глядит египтянину в очи, весь в дрожи порыва — прильнуть… и в боязни его потревожить. Он обнимает его за шею, левой рукой поддерживая за бедро, еле касаясь…

Из-под крыльца в выцветшем маскировочном комбинезоне выползает жаба. За ней вторая. 22.30. Час охоты. Инсекты поданы к лампе над дверью и на подлете к залитому светом крыльцу. Прыжок, остановка — будто глохнет мотор. И вдруг переходят на рукопашный шаг с приподнятым тазом на полусогнутых ногах — технички-уборщицы! Подошла к стене, замерла. Прыжок — головой об стену, отскок. Сидит, отдуваясь. Прыжок — как вареным яйцом об стену. Сидит, оглоушенная, моргает. Кот, приподняв голову, глядит на нее из-под руки, как вдаль глядят.

Если Ирод вырезал всех младенцев мужского пола, то у Христа не было сверстников, так ведь?

Пес подходит к нему, кладет голову на колени. Вчера, возвращаясь с рынка на маршрутном такси, он увидел сквозь мутное стекло машины большой типографский плакат на облущенной стене поселкового Дома быта: “Купим волосы у населения”. И ниже, помельче: “до 35 см — натуральные, от 42 см — седые и крашеные”.

Вышел у Ханского. Муэдзин запел. Что он поет, спросил он татарина. Оказалось, что слов этих молитв они не понимают. Идет по улице Р. Люксембург к тому месту, где был найден двухлетний мальчик, общий возраст которого 50 000 лет. В небо глядит: облака плывут, бельевые. Люди, шепчет, делятся на лунатиков и подсолнухов.

 

Нет, еще не пора. Не к концу сентября, когда местность, как после соитья, лежит, разметавшись во все края, и всё в ней чуть под углом друг к другу — море к берегу, небо к поселку, горы к горам, чуть отвернувшись, с тем же чутким зазором вины и родства. С тем же взглядом, косящим чуть в сторону, — как по холодному полу идешь босиком, поджимая пальцы, чуть в сторону, как после близости. И повсюду этот стыдливый зазор с пустотой неумелой — меж землею и небом, дорогой и домом, водой и губами. Эта тяга родства и обратная тяга — к его отторженью. Только спайки тоски с этой ноющей сладковатой виной.

Это потом только он стал различать: худенькая, размашисто легкие ноги, танцующий ветерок меж ними, родное, с утренним щебетом и волновым восходящим светом тело ее, и лицо — весеннее, к небу поднятое, и веселые волосы чуть набекрень, из-под челки — две голубые тайны, одна чуть блажит в прищуре. Это потом — губы с чуть приподнятыми уголками детства, теплые нежные, почти как воздух, когда его осторожно пьешь…

Маленький, свернувшийся калачиком, заснеженный городок. Он подходит к ее дому, она смотрит на него из окна и не видит — во тьму со света. Входит, берет ее на руки, улица безжизненна, только одна вывеска мигает, заметаемая снегом: З…ГС. И он опускает ее на землю лишь после того, как выносит ее на руках из этого ЗГС, и она все никак не может собрать свои губы в это щекотное слово: жена, жжжена, а он дышит в ее вздрагивающую шею за меховым воротником: мууж, муужжж…

Пока заживают зазоры, оставляя рубцы между людьми, словами. Пока догорает вина, помнящая о родстве. Пока остывает земля, уже протравленная к утру проступившим инеем. Не сразу, но к ноябрю.

Бранденбургские концерты

Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

 

 

 

Короткое время года

 

Мы столько друг другу сказали, но слишком тихо,

а всё потому, что грубым для слов был голос, —

и жизнь от них отошла, ни духа, ни слыха:

электроразрядами, солнцем, дыханьем стерлось.

Зато машинально в хвостики и крючечки

под цоканье и рожок почтовой лошадки

перевели мы безмолвьем чернильной строчки

то, что по коже скользило и по сетчатке.

 

...Как кисточкой, время года, неделя в мае,

наводит щетину, одновременно брея,

на вас, древесные сети и почва родная, —

свой марафет траекторий мелкого зверя.

И в октябре в начале оно же, но цвета

не серо-зеленого, а всего без изъянов

спектра — не осень и не весна и не лето,

а воздух: наткнулись и цепенеем отпрянув.

 

Просто простор — резать его слоями

ниткой суровой зренья, кусать, насыщаться:

просто двор во флажках облаков, а плетень сломали,