Новый мир, 2013 № 03 - [27]

И сам во всем первый, и рота — первая... и бьется он за свое первенство так, будто именно оно есть в жизни самое главное.

Но справедливо ли страсть к первенству называть недостатком? Ну — пусть честолюбие, азарт... пусть даже кто-нибудь скажет: лишние амбиции капитан проявляет... но уж никак не больше.

А с другой стороны, не так давно он знал капитана, чтобы в нем по-настоящему разобраться.

 

Прежде Брячихин проходил службу в Бресте. В целом бытье там складывалось неплохо — и начальство вменяемое, и солдаты более или менее разумные.

Размышляя в ту спокойную пору о будущем, лейтенант временами приходил к выводу, что ему следует жениться.

Но ведь с кондачка такие дела не делаются: нужно как следует приглядеться, досконально разобраться в своей избраннице, не торопясь взвесить, а потом уж принимать решение.

Да вот только приглядываться было совершенно не к кому.

Из числа женского персонала части он никого рядом с собой помыслить не мог: все гораздо старше. Кроме того, и сорокалетняя врач Мартынова, и ненамного моложе ее шифровальщица Киселева, и бухгалтер Крольчук давно были замужем и растили детей. Доступ же молодого офицера к гражданской жизни, в которой, по идее, плещутся моря и океаны желаемых для него встреч и отношений, чрезвычайно ограничен. День (а то и до позднего вечера) — в расположении, вечер — там же, ночь — в трехкроватной комнатухе офицерского общежития... Короче говоря, возможностей для знакомства с хорошими девушками представлялось огорчительно мало.

Несколько однокашников решили проблему незадолго перед распределением. Витек Апраксин, тот и вовсе напрямки: торчал у дверей медучилища, спрашивая у всякой приглянувшейся девчушки, не согласится ли она выйти за него замуж. Два дня убил впустую, а на третий такая нашлась. Все устроилось, и теперь Брячихин ему немного завидовал...

Однако, скорее всего, когда-нибудь и для него отыскалась бы в Бресте хорошая девушка, согласная стать лейтенанту верной спутницей жизни.

Но однажды его вызвали в отдел кадров округа.

Дождавшись очереди, он пригладил светлые вихры, шагнул в кабинет и четко, в полный голос отрапортовал незнакомому генералу.

Тот слегка поморщился (лицо у генерала было сухощавое, нос с горбинкой), кивнул и, перебрав несколько папок в стопке слева, взял нужную. «Личное дело!» — догадался Брячихин. Тощенькое — полтора года после училища.

— Итак, лейтенант Брячихин, — сказал генерал, поднимая строгий и даже неприветливый взгляд. — Желаете ли выполнить интернациональный долг?

Брячихин еще не понял, о чем спрашивают, но почувствовал, что важна не столько смысловая составляющая вопроса, сколько интонация. Голос же генерала прозвучал так серьезно, что все происходившее обрело некое новое измерение, стало гораздо более значительным, чем прежде.

Генерал продолжал сверлить его взглядом.

Брячихин испугался, что невольным промедлением может разочаровать строгого генерала — не дай бог истолкует заминку как признак сомнения, неуверенности или даже, чего доброго, трусости!

И без раздумий выпалил:

— Так точно!

— То есть — желаете? — захотел удостовериться генерал.

— Желаю!

Генерал удовлетворенно кивнул, одновременно перекладывая папку вправо, и сказал:

— Свободны, лейтенант.

— Есть! — гаркнул Брячихин, уставно повернулся, рубанул три строевых и закрыл за собой дверь, чувствуя, как горит раскрасневшееся лицо.

Он надел шинель, шапку, пошел по мокрой улице, хватая ртом хлопья снега, валившего с сиреневого неба. Мало-помалу остывая, стал размышлять о том, что, собственно говоря, случилось. Кое-какие догадки брезжили, но если б кто-нибудь спросил сейчас: «Скажи, Брячихин, что за петрушка такая?» — он бы не смог ничего сказать.

Конечно, он знал, что интернациональный долг исполняет ограниченный контингент советских войск в Афганистане. Это еще называлось — «за речкой»... Слухи об этом ходили — невнятные, глухие.

Слово-то само по себе понятное. Пять букв, черным по белому: Афган. Но что за буквами стоит?.. с чем его едят?.. какой он на вкус, сахарно там или солоно?.. что, вообще, в этом пятибуквенном Афгане происходит?

В общем, промелькнувшая в голове догадка ничего не прояснила: как говорится, ясно, что ничего не ясно. Туман и совершенная непроглядность.

Но через пять минут он понял. И, недолго порассуждав, пришел к выводу, что коли так, то, может, и хорошо, что прежде не женился.

И стало ему легко и радостно, и в двери общежития Брячихин влетел, прыгая через три ступени, и чемодан складывал, распевая про то, что «если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так!..».

И надо же было такому случиться, что буквально на следующий день он повстречал такую девушку, знакомство с которой обещало, на его взгляд, целую жизнь.

К сожалению, уже вечером он должен был сесть в поезд. Может быть, все и случилось именно благодаря неощутимой нервозности предстоящего отъезда: сообразил подобрать оброненную варежку, нашел несколько подходящих слов и — чего уж совсем от себя не ожидал — с разлету пригласил в кино. Счастье им сопутствовало: у него день был отведен на сборы, да он уж все собрал, а ее, как оказалось, отпустили с занятий в качестве компенсации за вчерашний вечер, убитый на изготовление какой-то там наглядной агитации. Часы летели как минуты, зато минуты полнились новым, глубоким и важным смыслом. И когда Брячихин залез на верхнюю полку, то, уткнувшись в подушку, едва не заскулил от тоски и отчаяния: щеки чуть заметно пахли ее духами, потому что, когда поезд уже трогался, проводница грозила захлопнуть дверь, а он стоял, держась рукой за поручень, она вдруг потянулась, обняла, крепко поцеловала — и шла потом, мало-помалу ускоряя шаг, до самого конца заснеженного перрона...