Венька так и проснулся с мыслями о компьютере. Было еще темно, вспомнил про мужиков и засобирался. Поставил чайник, стал паковать вещи. У него было немало чего, чему мужики должны были обрадоваться. Чай, например, продукты, хорошая лопата, лоток…
Пошел умыться. Негустой туман висел над долиной. Было так тихо и красиво, что он отложил выход и стал рисовать свою избушку. Из-за тумана цвета поблекли, и это было интересно. Не выходило. Он торопился, думал про мужиков, ему казалось, что надо, как это объяснял Палыч, вычислить старое русло ручья и разрабатывать ту яму вверх и вглубь. Золотая жила представлялась застывшей внутри земли золотой струей. А иногда жила пропадает — вспоминался один из учебников по геологии… Он уже выбросил два рисунка — оставалось всего три чистых листа. Веня взял их в руки, пересчитал и задумался. У него было зарисовано все, кроме этой избушки и Змеиного ущелья. На ум пришли слова Палыча в ночном сне. “Куда идешь, туда и придешь, Веня, — с усмешкой щурился на него старик. — Хочешь золота — иди, копай, чего рисовать-то?”
Солнце поднималось, туман рассеялся, день должен был быть жарким. Веня сидел на крылечке и не мог решить, что делать. В конце концов, золото — это была жизнь, бодрая, с понятными целями, может быть, что и не дурная. Он видел, как каждую весну собирается на Алтай или куда-то еще… До обеда бродил Веня вокруг избушки, сидел на пороге, рассматривая остроконечные дали, один раз начал было решительно собираться, потом обнаружил себя спящим в тенечке у ручья. Если не золото, то что? Живопись? Кому она нужна? За десять лет никто не вспомнил. И никто никогда не вспомнит!
Рано лег спать, самородки снились, или он просто думал о них в полубреду, он покупал что-то, много покупал себе и Олег Палычу, вся его комната и коридор были заставлены коробками. Старик тяжело смотрел на все это дело, ничему не радовался и в конце концов просто выгнал Веньку, обматерив с ног до головы. Все это виделось обрывочно, несвязно, но очень ясно по смыслу.
С тяжелым сердцем собирался Веня утром. Взял запас еды на несколько дней, котелок, спальник и наметил большой круговой маршрут. Надо было найти Змеиное ущелье. В этот раз он не торопился, часто присаживался и внимательно рассматривал горы. Они оказались другими, чем он о них думал. Живыми. Они спали ночью, просыпались утром, хмурились под тучами, грелись на солнышке. Вершинам, казалось Вене, было холодно под снегом и завидно долинам, где вовсю бушевало зеленое лето.
Ущелье он нашел вечером на третий день, почти случайно — козероги побежали вниз и исчезли там, где исчезнуть было некуда. Веня пошел за ними — пологий травяной склон становился все круче, где и как он заканчивался, было неясно, и Веня вернулся. Ясно только было, что это Ущелье. Именно так его и описывал Палыч — с севера скалистый и осыпной хребет, с юга гладкая травяная степь, коварно превращающаяся в кручу, на которой не удержаться. Ущелье, почти не расширяясь, тянулось, понимал Веня, до самого Аргута.
На другой день он пошел по северному борту Ущелья. Травянистый склон, по которому он шел, разрезался поперечными невысокими скальными грядами, которые вели вниз, в Ущелье. Ни по одной из них не получилось спуститься, Веня пробовал, скалы были старые, опасно крошились и переходили в отвес либо в крутую осыпь. Даже просто к краю подойти и заглянуть вниз не получалось, Веня кидал камни и по звуку падения понимал, что лететь высоко. Так он лазил три дня, козерожьими тропами попал в соседнюю долину и слегка заблудился, но так и не спустился в ущелье и даже не вышел к Аргуту. Продукты кончились, Веня ел зеленоватую еще землянику и прошлогодние кедровые орешки.
Он вернулся в избушку, отоспался день, взял карту, топор, веревку и спустился к Аргуту по дороге, которую знал. Берегом дошел до речки, вытекающей из Ущелья. Тут, наверное, как-нибудь можно было подняться, но не сейчас. Речка отчаянно бурлила мутной водой. Это было даже не Ущелье, а узкая глубокая промоина в скалах. Веня, насколько мог, забрался вверх по ручью, пока лез, весь вымок да пару раз чуть не сорвался в поток, но и оттуда ущелья не видно было. Бумага, которую он брал, чтобы зарисовать, намокла. В избушку вернулся ночью.
Утром Веня сидел, прикидывал точку, откуда бы зарисовать, и понимал, что как не знал, так ничего и не знает об Ущелье. И он пошел. Взял топор, достал старую веревку из-под крыши избушки, чтобы держаться на склоне.
Было мрачновато, сыро и холодно. Сверху летели камни, гулко падали в воду или цокали по валунам. Время от времени какой-то целый кусок осыпи начинал шелестеть, шевелиться и, обнажая лед и набирая скорость, сходил вниз на скальники. Было громко и тревожно-тихо. Это и правда было ущелье Змея. Здесь вполне мог жить какой-нибудь летающий хвостатый гад и таскать сюда свои жертвы. Щель над головой была всего двадцать-тридцать метров — высокое дерево можно было перекинуть. Внутри ни растительности, ни травы не было, солнце совсем ничтожно попадало, и по всем углам, куда не доставал мутный поток, лежал грязный многометровый лед, слоями засыпанный камнями. Ручьи сочились прямо из горы, шумно каплями падали со скал, стекали по грязному леднику.
