Новый мир, 2012 № 03 - [16]

закрыл трамплин

                  ампирных потолков

лепнину веселя и осредняя

Она засыплет поле Лужников

трамвайчики бухтят голы удвоив

вынь пестик георгина из левкоев

в нас бьётся лепестковый рыхлый кров

зародыш бомбы как он жить готов

но грузится во благо летних сбоев

Пух перепрел курсором зной завис

болотный дух не знает сослаганий

а надо б надо б флешечку на бис

викторией с разжатыми ногами

рогаток пугал как стрела поманит

раскованней выныривая из

Дом где полюбим скрыт за той дугой

и кодовый замок во мне затикал

на страже встал кузнечик заводной

дзы-дзы язык один сплошной артикль

с разлив-травой пожара под балкон

маши маши да не отсохнет он

А клятва клятв дающая дрозда

давала даст другому континенту

ей реки гнуть текущие сюда

удваивая грудь — удар — и нету

но есть есть из туннеля свет строки

отточенной как Боже помоги

 

*     *

 *

Паспорт когда менял — красный на триколор —

то-то расширился скреп знак водяной засален

счёты не сведены а за любовь в упор

мыслящая цена ропщет среди развалин.

С ретушью войн я сам живопись мох репей

выгляжу нипочём схватываю крышую

алого бережок голубизну кровей

солнца бесцветный вал осень его большую

Поторопись! — страшна из-под обеих ног

кляксами на гербе брызнувшая страница

да и разглядь забудь откуковав — ёк-ёк! —

стерпится про запас по ветру отоспится

 

* *

*

портрету из фильма К. Шахназарова “Сны”

Кукует к вечности готовясь

лес от обочины раздет

в нем на коряге гладиолус

чуть сфокусируешь — кларнет

ну а на ощупь — веткой ветка

потри её кора вельветна

всплеснут их пять не расплести

дельфиньи жабры-лепестки

Ведь кто-то положил сама ли

на место видное едва

Нас прочно чудеса достали

но вот овал там пыль вдова

портрет похожий невозможно

у стенки противоположной

шагнешь к нему как от него

нет меж вами ничего

опушка разве что в белилах

и оборотень-инструмент

пять лепестков из тех ленивых

дельфиньих лет

 

*     *

 *

Бесконечные шпалы долбежка стыков

черепашнее разве метеозонды

сутки трясся бы в тамбуре грязный сонный

да к себе проводник зазывает вникнув

Под горилку палёную хрустнет цукерка

а за наших панёнок наутро повторим

вихрь снежинок мелькнул задыхается кролем

быстро небо уже за Полтавой померкло

Зуб внесла золотой любопытством виляя

(не расписаны явно и все по-простому)

ржаньем прыснет щекоткою выдаст истому

искорежь меня к этому зависть стальная

я ль пропью мастерство скоростного надрыва

мне бы ваших на тему белья одеяла

оперетт с выясненьем куда что девала

парой где нам и как нам а эта красива

Обращайся он поручень вытрет во Львове

через двое назад и обнял как от печки

но когда размозжится тупик бесконечный

я забуду в чем трясся к нему наготове

И нет им воздаяния

 

 

Окончание. Начало см.: “Новый мир”, 2012, № 2.

 

И жизнь потекла своим чередом. Я жил по-прежнему, только как-то подобрел в соседстве с моим милым призраком справа. Полуотвернувшись от меня, она занималась чем-то трогательным и, кажется, даже напевала, оттого что я был рядом. Как будто бы она возилась у какой-то раковины с нашими чашками, обихаживала какое-то наше мимолетное гнездышко. При этом она больше не ревновала меня к жене. Наоборот, именно Вика подсказала мне встретить супругу с букетом.

— В первый раз!.. — потрясенно всплеснула она загорелыми руками. — Я думала, ты мне цветы только на гроб купишь.

Я хотел было ответить, что еще неизвестно, кто кому на гроб что будет покупать, но… взял и не сказал. А только поцеловал ее в добрые губы, растрескавшиеся от близости к пустыне. Потому что руки ее выше локтя, когда она ими всплеснула, заметно обвисли и даже качнулись своей обвисшей частью, словно что-то отдельное имертвое.

И перед лекциями я больше не повторял себе: “Сейчас я получу тридцать серебреников, тридцать серебреников, тридцать серебреников”, — я вдруг обнаружил, что мои клиен… что мои студенты тоже люди. И притом молодые. Прежде мне казалось, что если парень не стремится к чему-то неземному, а мылится в топ-менеджеры, — это еще противнее наших комсомольских вожаков. Но вдруг справа, со стороны моей драгоценной тени, я ощутил странное свечение. Зрячий глаз узрел там нечто немыслимое — комсомольское выражение беззаветной преданности. Я рассказывал о булевой алгебре, нарочно не касаясь ее родословной: раз уж вы скучаете в мире неземных красот, пусть вам и воздастся по вере вашей. Но эта девушка взирала на меня завороженно, словно Вика в лучшие — да и не в лучшие — времена. И я вдруг начал рассказывать так, как хотел бы, чтобы рассказывали мне, а меня волнует всегда не столько плод, сколько зачатие: как такое могло прийти в голову?

Скончал певец, и девушка с комсомольским взором, словно приходя в себя, встряхнула своей каштановой гривкой: “Как интересно…” А потом подошла ко мне вроде бы о чем-то спросить, но на самом деле надеясь услышать еще что-то. Она была в черном облегающем платье, изящная, будто статуэтка, а глаза ее светились даже не голубизной, а прямо-таки лазурью, как у нашей коровы Зойки. И я спросил совершенно по-приятельски: “Скажите, а в работе менеджера есть какая-то романтика?” И она восторженно распахнула свои лазурные глаза с Викиными ресницами: “Что вы, конечно, предприятие разоряется, люди зарплату не получают, а ты приходишь — и все начинает работать!”