Новый мир, 2012 № 01 - [45]

жизниэтих домов. И однако, я брел по мертвому городу… И разумеется, шансов найти в нем место, где можно поужинать, не было никаких.

Делать нечего, я повернул назад. Довольно скоро на моем пути вновь стали попадаться редкие прохожие, я опять стал причастен к жизни людей, а не бутиков, и так, следуя за людьми, я волей-неволей вступил в темную, освещенную только всплесками фар несущихся автомобилей часть проспекта Нефтяников. Первая вывеска на азербайджанском языке, еле тлевшая в темноте, привела меня к низкой полуподвальной норе, в которой размещался ночной магазинчик, где продавались пиво, вода, шоколад, какие-то печенья, орешки и прочаянесъедобная едамеждународного производства.

Вторая вывеска, неприятно марающая красными отблесками стены грязного здания и тротуар вокруг, скрывала за собой теплый пар, запах съестного и несколько столиков, за ними расположилось шесть или семь одетых в немодные кожаные куртки мужчин, которые, неторопливо разговаривая, пили пиво, курили и, кажется, играли в карты. Мой приход несколько сбил их с размеренного ритма их занятий, они явно были здешними завсегдатаями и не ждали пришельцев со стороны. Но что делать? Голод — не тетка, я увидел незанятый столик и устремился к нему. Меню на азербайджанском языке ничего мне не сообщило, поэтому, когда подошла хозяйка — довольно еще молодая, но сильно расплывшаяся женщина, по-свойски распоряжавшаяся среди своих посетителей в халате и рваных черных колготках, — я обратился к ней по-русски:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — отвечала она любезно, хотя чувство любопытства явно пересиливало в ней все остальные эмоции.

Несомненная удача: русский она, по крайней мере, понимала.

— Что-нибудь поужинать… Люля-кебаб, зелень, лаваш, чай…

— Люля-кебаб нет, шашлык… — произнесла она, не без труда подбирая забытые русские слова.

— Ну и отлично: шашлык, огурцы-помидоры — есть?

— Ест.

— Зелень, чай, лимон…

Она записала что-то на бумажке и удалилась за портьеру, отделявшую зал от кухни.

Я же, не в силах более удерживать внутри то, что было пережито за этот день, достал тетрадь и, примостив ее в уголке стола, чтобы она не слишком бросалась в глаза, принялся записывать… Разумеется, я понимал, что я не в Париже и даже не в Москве, где человек, делающий за столиком кафе записи или работающий на компьютере, не может никого удивить, но в конце концов мне было уже все равно: меня просто рвало на куски и надо было хотя бы коротко черкнуть несколько строк про аллею шахидов, про пир Хасан, про Эмиля, дворец ширваншахов, эти дома без огней…

Я очнулся, когда голос хозяйки над моей головой произнес:

— Вы пишете? — Глаза ее выражали неподдельное изумление.

— Да, пишу.

— А зачем? — В ее глазах пылал огонь любопытства, когда она ставила передо мной тарелку с двумя палочками шашлыка.

— Я первый раз в Баку, много впечатлений, вот я и записываю, — честно сказал я. — Я — писатель.

— А вы русский? — полыхая от любопытства глазами, спросила она, не в силах оторвать от меня взгляда. Я понял, что в этот момент не она одна смотрит на меня, и хотя в кафе по-прежнему стояла тишина, я чувствовал, что карты отброшены и главная игра происходит сейчас между нами.

— Конечно, русский.

— Из России?

— Из Москвы.

Эта короткая фраза решила дело:  в глазах хозяйки отобразилась подлинная признательность, как будто если бы я сказал, что приехал из Пскова или из Орла, я не удовлетворил бы ее ожиданий. Компания за моей спиной тоже зашевелилась с чувством несравненного облегчения, карты были заново перетасованы и вброшены в игру, хозяйка принесла с кухни недостающие блюда моего меню, но уходить не собиралась.

Она отодвинула дальний стул, стоявший в торце стола, поставила на него колено и поинтересовалась:

— Вкусно?

— Да, очень вкусно! — Я был голоден как волк, шашлык был из хорошей баранины, и в моих словах не было ни капли жеманства.

Не меняя интонации, она вдруг сообщила:

— А я — беженка из Карабаха. Все здесь — беженцы… Я собрала немного денег, чтобы открыть это кафе. Оно называется «Айгюн» — в честь моей дочери…

Мне показалось, что сидящие сзади слушают ее.

Так вот чем объяснялся этот странный, «немодный» стиль одежды этих немолодых мужчин! Они — беженцы. Скорее всего, даже не из городов, а из сел, обычные крестьяне, ставшие здесь, в Баку, дорожными рабочими или копателями канав… Когда-то, в советское еще время, учили русский — но много ли выучишь в сельской школе? И вот в этом пугающе-роскошном городе они обрели маленькое пристанище, вполне соответствующее их представлениям о сердечности и о комфорте… Немного пива, немного дешевой еды, разговоры с хозяйкой — что еще надо вчерашнему крестьянину, чтобы скоротать вечерок?

Волна смутных чувств окатила меня. Эти люди работали на земле, они любили свои дома, свои яблоневые сады, орехи,плодытруда своего, плоды вещественные, круглые, ароматные. Они любили то, что любят все крестьяне и что так трудно объяснить горожанину: запах навоза, слегка запревшей соломы, овчин и конского пота… Они не хотели никуда уезжать, не хотели обогащаться, война прогнала их из их рая. Карабах — значит по-азербайджански «Черный сад». Во время своих походов в Персию и Грузию именно в Карабахе любил проводить время в царских охотах Тимур Тамерлан: воистину, быстрые, вспоенные ледниковой водой реки и златотканая краса осени на этом горном плато способны пленить даже сердце жестокого. Утраченная родина… Что мы знаем об этом? Что мы знаем об этих людях, коротающих вечерок в плохонькой забегаловке, носящей нежное имя маленькой девочки Айгюн? Сюда ведь ни один бакинец не зайдет, тут сплошь черный народ, деревенщина, никто в городе их не любит, доброго слова не скажет, а русский из Москвы — не побрезговал, зашел, покушал, как человек… Писатель, блин…