Разбитая временем твёрдым,
Как максимой:всё суета…
И что мне до этого, что мне
Теперь — золотому вралю?
Такой настилается OMEN
Стекающих сумерек… Злу
Так хочется осенью много…
Мура. Замерещилось мне
В пределах кифарного слога,
Хранящего мифы в клешне.
И это привиделось? Ибо —
Всё так химерично вокруг:
И туча (плывущая рыба),
И тянущий скотское звук,
Как будто сигнальный аида
Поймал ворожение мест.
На статуе смята хламида —
Не Бахус? Скорее Гефест?..
Весь княжеский в тыквенном цвете,
В сиротстве, с которым на “ты”…
Какие же, в сущности, дети
Вот эти — в желтинках — кусты.
Джаботикаба
На вывеске отцовской лавки, где Антон Чехов с братьями
должны были сидеть с рассвета до полуночи, значилось:
“Чай, кофе и другие колониальные товары”.
Табачок ли, кофе, джаботикаба,
Да Цейлона дух в тепловатом ветре,
Вот такая тянет абракадабра,
Да болеет луч в сумеречном спектре,
Ибо свет крошится: драконит Север,
Ибо смысла мало: в строфе ли, в жизни?
И легко представить фрегат ли, сейнер,
Корабельщиков золотой отчизны.
И химера тянется одеялом,
И растёт луна дурианом Бога,
И скорей не старым, скорей — усталым
Я смотрюсь в себя: понимаю плохо…
И сдаётся что? Островное завтра,
Да цейлонский храм с головой слоновьей,
Рамбутан, ещё… Золотая мара
Расстилается в азиатском слове.
И раскрытый том Чехонте — цепляет,
Фантазийный дух золотых колоний:
Человек в пенсне на дуде играет
И луну слегка подпирают кони
Мифологий и — девяти помощниц…
Этот старый ром забирает вволю,
И течёт звезда недалёких рощиц,
Как библейский свет к штилевому морю.
И фрегат ли? Джонка? Огни Коломбо?
Всё смешалось-спуталось-завязалось…
В толстопузой фляжке густого рома
Капель тридцать-сорок всего осталось.
Капель тридцать-сорок осталось… Мало?
Да каких ещё золотых орехов?
Укрывай меня химеричным, мара…
…вот вам кофе, чай и другое… Чехов.
Скрипичная музыка
Татьяне Брагинской
…тёплую осень с Джузеппе Тартини —
Я доживаю. Сгущается синий
Воздух. Сгущается так…
Входит сливовая мгла подворотен,
Тащит из сказок фантомов-уродин,
Прячется хоббит в кустах.
Вечер такой, что Тартини Джузеппе —
Век мне свободы! — подметил бы в небе —
Метки, симптомы того,
Кто рассказал эту музыку, эту
Нотную песню, подобную свету?
…Свет ли? Смычка колдовство?
Это — смычковая музыка. Это —
Жёлтая осень. На донышке ветра.
Мойры печали прядут.
…охра, сомон, медно-красные были
В листьях, которые были и сплыли,
Были и плыли… Плывут.
Это 3.30 на ходиках жизни,
Стрелки, как голые ветки, повисли,
Вспыхнет? Потянется звук:
Духи несут эту музыку, эту
Нотную песню (немалую лепту)
Музы отъявленной дух.
Это смеётся в сознанье Тартини
Дьявольской трелью, как будто в пустыне…
(Выверты разума? Бред?)
Кто же тогда эти тёплые рифмы,
Древние вещи, воздушные мифы
В матовый шепчет рассвет?..
CD: барочная семиструнная
31 декабря 2010 года
…то ветер, натаскавшись в деташе[1],
Кому-то катит сны и дифирамбы…
Шмелём ли плачут? Тянутся к душе? —
Вздыхают квартой бархатные гамбы.
Так обдают, что невозможна речь,
Пока смычок над формой грушевидной
Мерцает в сто, а может больше, свеч…
За окнами от белого не видно…
…так обдают, что непонятна жизнь
Без ощущенья Господа над нами,
Без музыки, в которой птичий смысл
Качается прозрачными стихами,
Прозрачными колышется, не в них
Щемящий рай подмигивает адом?
Я сам такой же — невесёлый стих
И что-то там… Короче, буду гадом,
Но буду переводчиком семи
Животных струн, которые всей гаммой —
Над адом? Парадизом? —до, ре, ми:
То — шелестят, то — подыхают гамбой…
* *
*
Там всадник фиолетовое сбросил…
(Из стихотворения “Погонщик”)
В когтях уносят солнце топорки…
Дракон сопливых сумерек клубится,
Везенье тянут в лодки рыбаки
Да чаечка над ними серебрится,
Да видится весёлое “давно”:
Смешной гадес, безумье парадиза,
То красное, то белое вино…
В туземный бубен Маленького мыса —
Какой-то мальчик? — Ветер мёртвых лет? —
Постукивает так, что привиденья
Стекаются на сумеречный свет
Да лепится мотив стихотворенья.
Всплеснёт калан задумчивой волной:
Там гребешок, да бокоплав, да ёжик
Собою перелистывают дно,
На берегу то — крабики, то — дождик,
Который сам стихотворенье про —
Погонщика, полдневные пределы,
Самум, перегоняющий тепло,
Да всадник в фиолетовом. Химеры
Барханами, да ослик, да верблюд,
Да тонущий в песочном верблюжонок,
Да что-то бесконечное, как тут
Смотрящее созвездьями спросонок.
Слишком много стрелков
Ольге Моисеевой
Засыпая, впадаешь в виденья, как тот пионер…
И покойный собрат говорит: порубежье, граница,
И зима открывает страницы жемчужных химер,
И, взлетая, темнеет в полёте нехитрая птица.
Эта птица — дикуша, почти перебитая здесь:
Слишком много стрелков, вот и вышла доверчивой амба.
Как же местно пуржит, ветер с моря (моряцкая весть?),
Обвивает позёмка, равно африканская мамба.
Этот остров меня прозевал-проморгал-проглядел:
Сахалинская муть и т. д. и т. п., и — подавно…
И какую-то музыку (Доуленд?) вызвать сумел,
И бренчит эта лютня, и плачет-смеётся, как Дафна.
Этот остров меня отпустил, но — приходит, кричит,
То дикушей дурной, то вонзается лампой маячной,
Я и сам эта птаха — крыло ли, сердечко болит?
Я и сам этот мир — колыбельный, сиротский, невзрачный.
