Новый мир, 2011 № 06 - [4]

— Ваши пирожки очень вкусные, Виктория Викторовна! Вы же знаете! — У Жанки перед глазами прокручивается одна и та же сцена: он на платформе, выбрасывает наполовину съеденный пирожок в урну и идёт дальше. — Ваши пирожки самые вкусные... в своём роде...

— В своём роде?! Жанна!

Жанка набирается мужества и выпаливает:

— Я не имею ничего против пирожков с картошкой! Просто бизнес есть бизнес. Его иногда нужно расширять... иначе можно... обанкротиться! Давайте продавать ещё какие-нибудь пирожки! Как говорят — расширим ассортимент. С мясом, например. А? Пирожки с мясом. С капустой. С луком и яйцом. Какие-нибудь сладкие можно придумать.

У бабы Вики отлегло от сердца. Она бежит на кухню, откуда доносится резкий — обжигающий — запах пережаренного масла.

— Из-за тебя, — кричит баба Вика из кухни, — пирожки пережарились! Но это твои проблемы. Будешь продавать какие есть.

Жанка обувается. Баба Вика выходит из кухни со свежим пирожком в руках.

— Ты куда убегаешь, Жанка?

— Я не убегаю. Дома много работы. Приду завтра, как всегда, в семь.

— Видишь этот пирожок? — Баба Вика трясёт пирожком перед Жанкиным лицом.

Жанка молчит.

— Жанка, ты видишь этот пирожок?

— Ну вижу...

— Это, Жанка, единственный и неповторимый пирожок с картошкой! Посмотри на него! Посмотри, какой он чудесный! И пусть мне говорят, что есть другие пирожки, с мясом, с капустой, хоть с парчовыми нитками! Хоть с дерьмом! Меня это не интересует, Жанка. Меня не проведёшь. Пусть говорят что хотят, но если голодный, то покупаешь пирожок с картошкой, и точка! С мясом не рискнёшь, с капустой не наешься, на сладкий и не посмотришь, потому что можешь за те же деньги купить “сникерс”! Разве я не права? Жанка?!

— Не знаю...

— А я знаю! Права! Пирожок с картошкой переживёт и меня и тебя! Ты, Жанка, расширяй бизнес с мужиками, а мои пирожки оставь в покое.

— До завтра, Виктория Викторовна, — говорит Жанка уже в коридоре, но та её не слышит. Продолжает говорить сама с собой:

— Ты глянь на неё! Пирожков с мясом захотела! С мясом! А где я ей столько мяса наберу? Времена-то какие пошли. Сейчас всё мяса хочет.

Ночь.

Жанка верит в Бога. Она стоит в одной ночной сорочке напротив окна и молится. В комнате темно. Постель расстелена и уже ждёт Жанку, готова принять её в тёплые уютные объятия. Но Жанка не спешит. Она молится.

В комнате нет ни одной иконы или образа. Жанка привыкла молиться, глядя в окно, так, словно окно — это икона. Словно в окне — лицо Бога.

— Я верю в тебя, — шепчет Жанка себе под нос, — я очень верю в тебя. Но скажи, почему ТЫ не веришь в меня?

Окно молчит.

В окне ничего не видно. Абсолютно ничего. Ночи в Мироновке одинаковые во все поры года, даже в мае. Такие же тёмные и одинокие.

У Жанки по щекам текут слёзы. Она сжимает изо всех сил ладони, сложенные для молитвы, аж судорогой сводит запястье.

— Я столько лет в тебя верю, — шепчет Жанка, — а ты так никогда мне и не помог. И не нужно тут разводить демагогию, что вера должна быть бескорыстна. Я прошу — помоги мне хоть раз! Никогда ничего у тебя не просила, а теперь прошу. ДАЙ МНЕ ЕГО!!!

Жанка встаёт перед окном на колени.

— Дай мне его, прошу тебя!

Окно молчит. Жанка вытирает слёзы и ложится на кровать, но сон не приходит.

Лицо Бога — доброго и бородатого — зависает над Жанкой в воздухе. Жанке становится легче.

— Ты добрый, — говорит она. — Ты поможешь мне, я знаю. Ты жалеешь меня, правда? Пойми, я не прошу о помощи из слабости. Я сильная. Я могу прожить и без него. Но зачем, Боже? Я часто себя об этом спрашиваю. Зачем? Разве эта жизнь мне дана для того, чтобы от всего отказываться?

Темнота в комнате становится не такой густой и безнадёжной. Жанка с отрадой всхлипывает.

— Я уже целый год терплю. Целый год украдкой за ним наблюдаю. Изучила все его привычки и график работы. Несколько раз он покупал у меня пирожки с картошкой, несколько раз я отважилась посмотреть ему прямо в глаза. И ничего, Боже. Я для него не существую.

Бородатая Божья голова, причмокнув, покачивается из стороны в сторону. Сейчас она как раз на карнизе, и Жанка на мгновение даже испугалась, чтоб карниз под такой тяжестью не обвалился.

— Но самое худшее, мой Боженька, — продолжаетЖанка, — это то, что я должна держать всё в себе. Уже целый год молчу. Тебе — тому, кто вначале был словом, — этого не понять. Когда хочешь кричать, пищать, визжать, вопить, но не смеешь. Как меня душит! Как болят у меня от молчания лёгкие, и горло, и внутри, и вот здесь. — Жанка тычет пальцем куда-то себе под рёбра. — Как у меня болит моё молчание, если б ты только знал.

Жанка всматривается в полунощную тьму своей спальни, и ей кажется, что Бог прижимает к губам указательный палец правой руки, давая знак, чтоб Жанка молчала. Чтобы помолчала ещё совсем немножко.

— Нет-нет, — успокаивает Бога Жанка, — поверь мне, я молчала год, помолчу и больше. Это не проблема. Теперь я буду молчать сколько скажешь. Но перед тем, как улететь отсюда, пообещай, что скоро всё будет хорошо. Ну пусть что-нибудь изменится... в... моих... с ним... отношениях...

Бог обещает. Жанка видит этот его жест обещания так же ясно, как вы видите Жанку. Её сердце вдруг становится спокойным и сладким, как плод манго. Жанка вскакивает с постели и включает в комнате свет. Её переполняет радость ожидаемой победы. Ещё немного. Немножечко. Крошечка времени, а потом — выстраданное счастье.