Новый мир, 2011 № 03 - [56]

— Может, встретимся? — спросил Олег.

Анжела загорелась. Предложила театр: “Сто лет не была”, скоро кончится сезон, и есть такой интересный спектакль, который ей так советовали... И было произнесено: “Вчетвером, ты со своим самоваром, я со своим”.

— А я без самовара, — весело, слишком весело произнес Олег. — Мы же с Танькой развелись.

На другом конце провода повисло долгое недоуменное молчание. Потом Анжела бросила трубку. А Олег остался на линии, как дурак; он все сжимал мобильник и не мог понять: что случилось? Что она подумала? Она решила, что он к ней “яйца подкатывает”? — так говорили в их развеселой компании, жившей под кодовым названием “Юнги Северного флота”.

 

Была такая улица в их городе — Юнг Северного флота. Колоритное местечко, хотя Миша никогда не радовался этому колориту, — а он поселился там в комнате родственницы, пустующей, в полубараке, которыми застроена вся улица. Когда-то тут было печное отопление, от него давно отказались, а дверца печки осталась, и, раскрывая ее, обнаруживали полуистлевший от времени мусор, обрывки газет, на одном из которых опознали даже кусок отретушированного Горбачева, яичную скорлупу... Весь барак забил ненужную печь хламом, почитая ее этаким одноразовым мусоропроводом, и страшно подумать, что теперь представляла собой эта двухэтажная конструкция в целом. А их шайку и это веселило. Они заваливались сюда ночевать, закидывались алкоголем, философствовали, слушали музыку, живо скандалили с соседями...

Опять метель. В жуткую вьюгу они тащились впятером или вшестером после занятий на улицу Юнг Северного флота, тащились, потому что трамвай встал из-за заносов, тащились к полубараку с полувыпитым пивом, потому что бросить жалко, а глотать эту ледяную тяжесть уже невозможно. Олег страдал. Он оказался виноват.

Решившись на очередной кутеж у Мишки, они принялись названивать кто куда: Олег — маме (“ночевать не приду”), Анжела — своему странному товарищу, который еще со школьных времен считался ее как бы бойфрендом, и непонятно, что связывало их до сих пор в этой череде взаимных измен. Два телефона-автомата были “спарены”, спиной к спине друг с другом, из-за какого-то технического сбоя один разговор приглушенно звучал на фоне второго. И пока Анжела вдохновенно врала что-то про ночной реферат у подруги, ее приятель услышал другие слова и все понял. Анжела не знала, рвать ей на себе волосы или, махнув на все, свободной — ехать кутить. Никто тем более не знал и ничего уже не понимал во всех этих отношениях.

В комнате все было как обычно: алкоголь, страдания по гитаре, ржание до потолка. Миша опять дулся на Анжелу, она опять его провоцировала. Спать улеглись теснейше на полу, Олега кололо сомнительное одеяло, и в оглушительной темноте долго еще затухающе разговаривали, забавлялись пошлостями и страшными историями, которыми никого уже не напугать. Подсвечивали комнату пейджерами...

Олег, тяжелый, с токсичными выдохами, проваливался в никуда, проваливался и возвращался. Раз включили свет. Анжела попросила воды. Миша откидывал одеяло и ходил с кружкой, и нельзя было не увидеть сквозь электрическую резь, что у него стоит. Значит, игры под одеялом уже начались. (Тогда же Олег впервые увидел обнаженную Анжелу: она храбро легла без футболки; раньше он замечал только, что ее грудь иногда слишком свободна под лифчиком, а потому бывает видна в вырез; этим маленькая грудь и очаровывала.) Снова провал в алкогольную черноту, а потом Олег окончательно очнулся от того, что кто-то тихо всхлипывал не во сне. Спустя время разглядел, что Анжела сидит на их многолюдном лежбище, сгорбившись, и тихонько плачет. Миша лежал недвижимо и скорбно, как покойник.

— Я могу сейчас уехать отсюда на чем-нибудь? — Она не стеснялась, спросила в полный голос.

— Нет, — последовало ледяное.

— Можно, — зло возразила Анжела. — На тачке, за минет. — Она помолчала. — Ладно, устроили тут театр юного зрителя... Все равно никто не спит, все слушают...

Она легла. “Господи, да дадут мне поспать!” — прошептал Олег.

Второй раз он проснулся — непонятно, сколько времени прошло, — от оглушительных хлюпаний и чавканий под самым боком. Они делали это так мощно, что едва ли не раскачали всех окружающих. Олег почти не возбудился, но ему казалось, что его сердце порой стучит громче всего этого яростного любовного шторма. Он догадывался, что ритмичные шумные выдохи — это Миша, и усиление этих выдохов (только и всего) означает финал. Потом на Анжелу накатила внезапная волна нежности, если верить ее шепоту “Тебе было хорошо?”... “Есть тряпка, полотенце, там, чтобы вытереть?” — “Погоди, вот пододеяльник...”

В глубокие зимние сутки светает поздно. Этой ночью в колючем бреду одеяла Олег то дремал, то просыпался и догадывался, что они тоже не спят. Ворочаются оба. Пальцем ноги трогают шкаф.

 

Это было случайностью, а может, и нет, но недавно Олег снова оказался на улице Юнг Северного флота. Была очередная суббота, в которую ничего не удалось, так что он просто поехал кататься на закате, когда солнце вылизывало асфальт и самому себе легко показаться одиноким ковбоем. Улица не изменилась, жуткие слепенькие дома не снесли, возле одного рос метровый лопух-монстр, “совсем как в деревне”. Олег не без опаски оставил машину недалеко от трамвайной остановки, еще оглядывался: рядом сидели, прямо на прогретой земле, местные колдыри. Носились какие-то бабочки, две загорелые девчонки проехали на громыхающих велосипедах. Олег и сам посмеивался над собой где-то в уголке сознания, но мыслил вполне в духе романтика и даже припомнил лермонтовское “И некому руку подать”. Вот уж действительно — некому. А как хочется выговориться.