Новый мир, 2011 № 03 - [54]

Мишка какой-то всклокоченный. С порога:

— От тебя позвонить можно?

Чтобы не мешать, Олег вернулся в комнату и сквозь формулы слышал, как друг сначала спрашивает Анжелу, потом — снова стучит кнопками — надиктовывает сообщение на пейджер... На смену пронзительно ясному, как небо за окном, рабочему настрою поднималась нервозность. Сказать или не сказать?

В их компании роман Миши и Анжелы тянулся как дурной сериал, в котором ссоры, недомолвки, обиженные уходы с вечеринок и тяжелое молчание перевешивали всякую идиллию. Странная свобода витала на их тусовках, в горьких от сигарет кухнях, странная свобода в головах, и Анжела едва ли согласилась бы даже со словом “роман”. Миша был ей другом, в каком-то вольноевропейском понимании этого слова, в последний год — верным рыцарем, в последние полгода — рыцарем, доставляющим слишком много проблем. Когда шли куда-нибудь втроем, Олегу казалось, будто через него пускают напряжение, и порой он ловил себя на желании быть театральным режиссером, то есть выскочить на сцену и сыграть за обоих героев. Режиссер делает это, чтобы объяснить актерам мизансцену, Олегу же хотелось хоть немного все сгладить, и он не понимал, как Анжела может быть такой глухой и садистской, а Мишка — таким обидчивым, капризным, ну и таким идиотом.

Особенно отвратительно он чувствовал себя в последние дни, когда заметил промельки взаимного интереса между Анжелой и неким Рустиком, прибившимся в “расширенный состав” их тусовки вместе с несколькими студентами-юристами. Эти ребята, в общем-то, прикольные были и не плохие, а один совершенно шикарно играл на гитаре и пел, что всегда ценно; угадывался только некоторый снобизм. Олега, например, взбесило это грубоватое, с претензией на юмор, обращение — “письки-ядерщики” — по некоему, типа, созвучию с “физики”... Так вот, катастрофы-то не было. Просто на паре последних посиделок Анжела с таким интересом болтала с этим долговязым татарином, сидя в уголке кухни, что это, конечно, заметил и Мишка (и ему, конечно, подорвало настроение — и это становилось хроническим). Но Олег потому чувствовал себя мерзко, что он, по сути, развеселых юристов и привел. Не то чтобы было именно так в деталях, но, во всяком случае, с этим Рустиком они были знакомы — учились когда-то в параллельных классах и в школе еще чуть-чуть общались... Мишке-то ничего не мешает смотреть на выскочку из другого кухонного угла, ну а ни в какие “пособники” попадать в глазах друга, конечно, очень не хотелось. Олег мрачно — уже мрачно — листал добротную физматовскую методичку.

Мишка зашел наконец в комнату, рухнул на диван:

— С Анжелкой договаривались встретиться, так она не пришла... Щас вот не могу дозвониться... Привет, кстати! Толком, блин, не поздороваться, такая жизнь...

Сказать или не сказать? На Олеге стыла улыбка, и, чтобы перевести тему, а не хвастовства новым альбомом Бутусова ради, он нервно стучал по кассетнику, вечно заедающему... Прошлым вечером во взрослом дыхании чужой кухни, где портвейн несмываемо клеймил стол, Олег что-то услышал про поездку к Рустику на дачу... Чей-то день рождения... И Анжела, может, соглашалась, во всяком случае, речь заходила, на какой городской остановке и во сколько общий сбор.

...В комнату заглянула мама:

— Мальчики, а можно музыку чуть потише? — И она показала на телефонную трубку.

Не сказать — свинство. Но и сказать... что он — личный шпик? Анжела ведь тоже, в общем-то, его друг. Рустик — не совсем посторонний, в школьные годы, бывало, общались... Все свободные люди. Все радуются жизни. Что он один, Михаил, ходит с кислой рожей и заставляет всех чувствовать неловкость, загружает своими проблемами, одними и теми же — изо дня в день?.. Олегу почти удалось рассердиться, и когда друг предложил погулять, “а то совсем паршиво”, — хотел героически отказаться. Но не получилось. С какой тоской Олег убирал книги. День не сложился.

На улице и правда чудо как хорошо, носились паутинки; день долго-долго — северно — догорал. Мишка плелся, как арестант, как будто не сам предложил выйти, как будто его должны вести; Олег тоже не знал — куда, поэтому они шатались по району, как сомнамбулы. Сели на теплый еще бетон, с жесткой крошкой, и если со скрежетом потереть о него пивной бутылкой — днище, крепкого чайного стекла, царапалось и белело. Сначала по две, потом — еще по одной, Мишка сидел отрешенный, и непонятно, чем же его в итоге разговорить. Олег терялся.

 

Олег растерялся. Сквозь мыльную пелену (хотя ливня уже не было — так, нудный густой дождичек) он явственно увидел фуру, валявшуюся в кювете, как сваленная набок исполинская тварь. И ни машин на обочине, ни людей. Поколебавшись с секунду, остановил “восьмерку” и, морщась, перешел трассу. “КамАЗ”. Красный. Не стоило, может, спускаться, залезать в эту грязь? Олег обогнул кабину, заглянул в лобовое стекло. Кажется, пусто. Странно, что машину так вот бросили. Ушли в какую-нибудь близлежащую деревню за трактором?.. Зачем-то пощупал радиатор — не теплый. “Надо валить отсюда”. Вспомнилась какая-то нехорошая история, увиденная в новостях, как такой вот “КамАЗ”, шедший из Казахстана и весь напичканный героином, улетел в гололед, что с ними часто бывает, и пока “сопровождавшие лица” куда-то ездили (искали другую машину), менты устраивали у поваленной фуры засаду... Торопливо взобрался на дорожное полотно. На этой ленте судеб ничего не поймешь — чужое горе?.. Рядовая и муторная проблема?.. О чем может рассказать сложная растянутая мозаика из черных следов, осколков и обломков или взорванных покрышечных лоскутов, похожих на воронье?