Новый мир, 2010 № 09 - [69]

Конспирировались они и от секретных служб стран проживания. Ежели жили, к примеру, в Париже, то письма в Финляндию, например, писали по-немецки, чтобы французы не поняли.

 

Белая молодежь (небольшая, но наиболее активная, жертвенная и… глупая часть ее) унесла в эмиграцию народовольческо-террористическую закваску. Но какстаршиемогли на это купиться (Кутепов и др.) и посылать ее на верную смерть в СССР — непостижимо.

Непостижимо и то, что военные люди не понимали не только бессмысленности, но и просто имманентной аморальности террора как такового — даже и противпартийцев. Не понимали несметности тех, кто был уже захвачен  — охвачен коммунистической пропагандой. Не понимали свинцовой тотальной безжалостности режима. Террористические акты безумцев(фанатиков)-одиночек в СССР это даже... не слону дробинка. Надо было быть совсем глупцом, чтобы думать, что ими можно поднять массы на “революцию” — против большевиков.

 

В остроумии Сталину не откажешь: за папку сфабрикованных фальшивых документов (против Тухачевского) он велел заплатить немцам 3 000 000фальшивыхрублей. (Когда немцы стали снабжать этими деньгами своих шпионов  — их брали как фальшивомонетчиков.)

 

23 марта, воскресенье.

Только что вышла из моего кабинета Марина Густавовна Шпет, дочка... да-да, того самого расстрелянного в Томске в 1937 (38?) году философа. Младший в плеяде славных орлов Серебряного века (М.  Г. сейчас за 90) — был в пику им — западником, а возможно, и агностиком, если не атеистом... Не будь советской власти, Шпет, возможно, стал бы родоначальником чистой русской (не русской) философии ХХ века. По геройству (или недомыслию?) остался в России (хотя, кажется, предлагался и ему философский пароход), и из Томска — если опять же не ошибаюсь — были от него пронзительные письма: зачем всю жизнь “проходил в мундире”. Затем, что хотел, как представляется, навести в русских философских соплях порядок и дисциплину. Но плетью обуха не перешибешь, так что не знаю, что б из этого вышло.

Прокатились с М. Г. — с заездом в кафе возле Люксембургского сада — по Парижу. Крестный ее отец Гучков. Цветение и холод-ветер вокруг.

 

Флоренский предпочитал Ахматовой Шкапскую, Лосев — Гиппиус, Шпет, если не ошибаюсь, ее где-то “прокатил” тоже... И самый большой мыслитель может быть туг на ухо — по отношению к лирике (которую они, говоря современным языком, в данном случае, видимо, считали гламуром). В древности, кажется, такого не было, и поэзия дышала впорахобщества, государства, культуры.

 

21 час.

Сейчас сообщили — в Переделкине попал под электричку Георгий Гачев  — человек-эпоха, чудаковатый мыслитель, трудолюбец и оптимист. (Жил наискось от меня.)

 

25 марта, вторник, утро.

Купил в YMCA трехтомник Болотова — в Москве не достать. Потом зашли с Нат. в церковь Св. Женевьевы, священное место, древнее, христианское...

У входа на площади подвыпивший мужик фотографирует мать с дочкой. Спрашивает:

— Вкирхууже заходили?

Кирха… Р-русские люди...

 

Купили монографию о Дягилевских балетах (Наташе для учебы).

“Гражданин Перми” — как это у Бродского замечательно. Я долго не понимал — не знал, что Дягилев из Перми.

 

Какая славная поговорка:Тонули — топор сулили, вытащили — топорища жаль(вычитал у Ник. Греча).

 

28 марта, пятница.

У славы Пастернака есть какой-то приторный оттенок умильной интеллигентской раскрутки. Хотя он этого не хотел и, кажется, культурное сознание его было ассимилировано полностью.

 

В 1962  —  63 гг. — что я в Рыбинске знал о нем? Борис Коротков давал “Сестру мою — жизнь” с портретом работы Анненкова. Я мало что понял. Понравилось, помню:

 

Грех думать — ты не из весталок:

Вошла со стулом,

Как с полки жизнь мою достала

И пыль обдула.

 

И еще такое же: больше зрительное, чем разрушенное футуристической деформацией образов. Заказал в читальном зале библиотеки Энгельса “Знамя” начала 50-х годов, где, помнится, были стихи из “Живаго”. Библиотекарша отказала.

— Это из-за того, что там стихи Пастернака? (Мне 15.)

Потупилась.

На могилу Пастернака поехал в первые же дни университетской учебы (сентябрь 64 г.). Евгений с женой благоустраивали могилу. Я с ходу понял, что этосынПастернака, столь велико было сходство. (Он и теперь — после многочисленных операций — живой, бодрый и паломничает по миру, вот недавно в Италии отмечали международной конференцией 50-летие выхода “Живаго”  — они с женой были.)

 

Степан Верховенский стеснялся и пуще огня боялся, как бы кто не узнал, что он — по русскому обычаю — любит после обеда часок всхрапнуть. Тогда как Ап. Григорьев, не чинясь, требовал у работодателя поставить койку у себя в кабинете.

 

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

 

Уже дня 4 с этой гениальной строфой Тютчева просыпаюсь и раз по 10 вспоминаю на дню.

 

Русские люмпены — хулиганы. Но вот итальянцы: такие вежливые, услужливые... Трудно себе представить, что всего 60 лет назад они подвесили за ноги Кларетту Петаччи и гоготали, что она без белья.

 

1 апреля, вторник.

У дряхлеющих монархий нет своих гениев — гении служат уже Бонапартам (Давид). Когда глядишь на придворные портреты Людовика XVII или Николая  II — видно, что это обреченный упадок. Правда, Николая писал Серов —