вижу — все люди, их много, стоят около высокого столба, а на столбе, наверху, что-то черное, совсем другое. И вдруг, наверное из этого черного, громкий-громкий голос говорит: “От советского информбюро…” Я этот голос знаю — он у нас дома в Москве говорил из папиного ящика — я его помню. Голос говорит: “Наши войска оставили…” — и я вдруг так быстро и так сильно думаю — раньше этого в голове не было, и вдруг сразу оказалось — мы Анночку оставили одну! Она думает, что это “Воздушная тревога”, думает, что ее оставили одну, сидит на сундуке и плачет!!!
Я поворачиваюсь и быстро иду, потом бегу — дом близко — я прибежала — вбегаю в квартиру, хорошо, дверь на лестницу не заперта, вбегаю в нашу комнату… Анночки на сундуке нет! Но в комнате только сундук и корзинка с чемоданами — а где же она?! Я говорю: “Анночка!” Не отвечает. Я не понимаю, куда она делась?! Кричу: “АН-НОЧ-КА!” И слышу какой-то непонятный звук — то ли стон, то ли писк. Но где он — я не понимаю. Тогда я говорю, как Мамочка, негромко, но очень понятно: “Анночка!”
И слышу и понимаю — этот звук — из-за сундука. Я быстро залезаю на сундук, ползу к стене, заглядываю за сундук — я думала, что там совсем нет места, а там Анночка лежит!
Мне становится жарко и немножко кажется, что сундук может Анночку задавить. И я говорю ей как будто весело: “Анночка, я тебя сейчас вытащу!” Она лежит боком, ничего не говорит, только стонет. Я упираюсь головой в стену, дотягиваюсь одной рукой до ее плеча и тащу наверх — но она не тащится — у меня одной рукой силы не хватает, а вторую руку я туда вместе с первой засунуть не могу! Я свою руку вынимаю и говорю: “Вытащу тебя, сейчас обязательно вытащу!” Надо скорее, думаю, быстро слезаю с сундука, бегу вокруг него и кричу: “Сейчас я тебя вы-та-щу!” Сажусь на колени около стенки и другого конца сундука — вижу Анночкины ноги. Между сундуком и стеной тут места больше — я туда голову засовываю, плечи сжимаю, хватаю ее двумя руками за ноги и тащу! И она тащится, я ползу по полу назад, тащу ее и вытаскиваю!
Мы сидим с ней на полу, Анночка плачет. Я говорю: “Ну не плачь, все же хорошо!” — у нее такие большие слезы — но и глаза очень большие. “Была „Воздушная тревога”, — она плачет и плачет, — все ушли в „Красный уголок”, а меня оставили!” — “Никакой „Воздушной тревоги” здесь нет!” — говорю. “А что же тогда выло?” — Анночка удивляется и почти не плачет. “Это называется „Гудок”, он воет, чтобы люди шли домой просто так!” — “Да-а?” — Анночка так сильно удивляется, что у нее брови поднимаются и залезают под волосы, — она так всегда удивляется. “Да! — говорю. — А как ты за сундук свалилась?” — “Я сидела на сундуке, и завыла „Воздушная тревога”! — говорит Анночка. — Я заплакала, потому что дома никого нет! Пришла кошка и села, где ты спала, на сундук! И стала ко мне подходить — а я ее боюсь!” — “Ты боишься кошку?” —
Я удивляюсь, потому что кошка мне очень понравилась, я ее гладила.
“Да, я боюсь кошку, — она стала ко мне подходить, а я стала от нее назад, назад. И свалилась”.
“Скоро Бабуся придет, — говорю, — будем чай пить, а сейчас полезли на сундук, полежим и ногами поболтаем!” — “Полезли!” — Анночка улыбается — она тоже любит ногами болтать! Я помогаю ей влезть, сама залезаю и думаю: надо за ней теперь всегда-всегда следить, а то с ней может что-нибудь случиться! Надо следить!!!
“ВОЛОДИЯ”
Я с Бабушкой в нашей комнате, на столе, на газете чистим гнилую картошку. Бабушка недавно сказала, что мы “голодаем”, и стала ходить куда-то “на пару часов” — там она разбирает картошку, и потом ей дают за это гнилой картошки и немножко не очень хорошей. Дома я помогаю ей все это почистить — чтобы вынуть оттуда “все хорошее” и отобрать не очень плохую кожуру. Потом Бабушка моет все, что мы отобрали, что-то еще с этим делает — и жарит из этого лепешки.
Лепешки противные и очень невкусные, но мы все их едим, кроме Анночки — у нее не получается — все выходит обратно! У Мамочки тоже иногда не получается — а я, Бабушка и Эллочка — у нас получается.
Мне совсем скоро будет пять лет, а Эллочке будет восемь — мы с ней уже большие — она часто теперь вместо Бабушки ходит “отоваривать” карточки. Но, кроме хлебных карточек, сейчас почему-то ничего не “отоваривается”. Поэтому, говорит Бабушка, обязательно надо есть эти лепешки. Бабуся меня хвалит и говорит, что я хорошо ей помогаю, хорошо чищу — я рада!
Вдруг кто-то сильно открывает входную дверь, потом очень сильно открывает нашу — в комнату как будто входит, как будто падает женщина в пальто — она странно держит Эллочку — за пальто и за плечи, кричит и кулаком машет! Бабушка охает, хватает Эллочку — а Эллочка стоит и в разные стороны наклоняется! Бабушка с нее снимает пальто, туфли, быстро ведет ее к кровати, кладет на кровать прямо в платье и одеялом закрывает. Эллочка под одеялом немножко трясется, у нее странные глаза и странное лицо! А женщина кричит, кулаком машет — я сначала думала, что она просто кричит и кулаком машет, а теперь понимаю, что она что-то говорит, — но я не понимаю — что?! Я тогда вся застыла, смотрю — смотрю только ей в глаза и понимаю, что она кричит:
