Новый мир, 2009 № 09 - [27]

падение(смысл слова здесь раздваивается) оплакивают вместе Звездочет и Поэт. Наконец, в третьем видении действие переносится в гостиную, где собралось приличное салонное общество, чтобы слушать стихи все того жеПоэта. Разговоры, идущие между гостями, неожиданно оказываются очень похожими на речи завсегдатаев кабачка в начале пьесы. (Философская ирония в сочетании с изобретательным юмором здесь очень напоминает “Балаганчик”.) Незваной гостьей является Незнакомка, но вскоре, приблизившись к занавеси окна, она исчезает. Вероятно, возвращается туда, откуда ненадолго приходила на землю.

“Видения” не просто следуют друг за другом, они выстраиваются по вертикали: от кабачка на углу Геслеровского проезда и Большой Зелениной улицы — до неба. Читатель, зритель, следя за действием, проникаясь речевым ритмом, физически ощущает движение ввысь. Пьеса по сути — о реальности идеала, о наличии в жизни высшего смысла. И смысл этот часто гнездится в “низах”, будучи ведом самым простым людям не меньше, чем образованной публике. Спустя сто лет пьеса звучит свежо и современно — и в главном и в мелочах. Даже шутка в написании слова “мичтатель” предвосхищает молодежный орфографический юмор начала двадцать первого столетия.

Понятно, что пьеса “Незнакомка” выросла из одноименного стихотворения (что было в первой редакции подчеркнуто и эпиграфом — строфой “И веют древними поверьями…”). При этом в описании героини есть такая примета: “с удивленным взором расширенных глаз”. Это уже напоминает стихи следующего блоковского цикла и их вдохновительницу — Наталью Николаевну Волохову, актрису театра Комиссаржевской.

Ее облик описан в мемуарной литературе неоднократно, приведем словесный портрет из книги М. А. Бекетовой: “Высокий тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза, именно „крылатые”, черные, широко открытые „маки злых очей””. И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка”.

Наверное, права Аврил Пайман, считающая, что в ситуации, сложившейся той осенью, “Блоку необходима была новая страсть” и что “влюбленность поэта носила <…> явно литературный характер”. (Кстати, английская исследовательница опирается не только на письменные источники, но и на собственную личную беседу с Н. Н. Волоховой в 1960 году; актриса умерла в 1966 году.)

Реальная история отношений Блока и Волоховой известна по подробным воспоминаниям актрисы Валентины Петровны Веригиной и по

довольно лаконичному рассказу самой Волоховой “Земля в снегу”, опубликованному в 1961 году в “Ученых записках Тартуского университета”.

Уже на первой из “суббот” у Комиссаржевской Блок и Городецкий оказываются в компании четырех актрис: Веригиной, Волоховой, Екатерины Мунт и Веры Ивановой.

А со второй встречи сбивается тесная компания, которая собирается либо на квартире Ивановой, либо у Блоков на Лахтинской.

Блок — то один, то с Любовью Дмитриевной — часто наведывается в гримуборную Волоховой, Веригиной и Мунт. Иной раз во время спектакля. Когда можно услышать звучащий со сцены голос Комиссаржевской в “Сестре Беатрисе”: “Придите все, это час любви, а любовь безгранична…”

Такой час наступает, когда Блок, простившись с актрисами и уже спустившись по лестнице, вдруг поворачивается, поднимается на несколько ступеней и обращается к стоящей вверху Волоховой: “Я только что увидел это в ваших глазах, только сейчас осознал, что именно они и ничто другое заставляют меня приходить в театр”.

Так в записи Веригиной. А самой Волоховой запомнился блоковский комплимент, произнесенный в другой ситуации: “Когда вы говорите, словно речка журчит”.

Начинается красивая любовная игра. Ее сценой становится зимний Петербург, дорогие Блоку места, особенно связанные с созданием “Незнакомки”. Весь потенциал театральности, глубоко сидящей в поэте, находит применение. Он и актер в этом спектакле на двоих, и его постановщик. А женщина достойно справляется с ролью, подчиняясь логике “творимой легенды”, не разрушая магию.

Ее, впрочем, смущает поэтическое преувеличение в строках:

И как, глядясь в живые струи,

Не увидать себя в венце?

Твои не вспомнить поцелуи

На запрокинутом лице?

Блок легко отговаривается тем, что это условность: “Как говорят поэты: „sub specie aeternitatis”, что буквально означает — „под соусом вечности””. Волохова принимает оправдание и будет вспоминать эту латинскую формулу.

Она просит Блока написать для нее такие стихи, которые она могла бы прочесть со сцены. И немедленно, первого января 1907 года, получает их вкупе с красными розами:

Я в дольний мир вошла, как в ложу,

Театр взволнованный погас.

И я одна лишь мрак тревожу

Живым огнем крылатых глаз.

Подарок щедрый. Автор отдает свое лирическое “я”. Причем монолог от женского лица абсолютно органичен: Блок вложил в эти строки энергию того женственного начала, что живет в его музыкально-двойственной душе.

Почему же Волохова не станет исполнять этот заведомый “шлягер”? Только ли скромность мешает ей декламировать: “Люди! Я стройна!”? А может быть, она внутренне, эмоционально не отождествляет свое “я” с этим роскошным поэтическим портретом? “Тонкий стан мой шелком схвачен” — это ведь взято у Незнакомки, на роль которой Волохова теперь утверждена.