Новый мир, 2009 № 07 - [25]

Одновременно Максим Леонов и Филипп Шкулев выпускают сатирический журнал “Северное жало”.

Существующий порядок вещей Максим Леонович не принимает, как и прежде, о чем можно судить по его новым стихам: “Верить можно и должно, / Но когда же это солнце / Нам свободой заблестит? / Иль уже не суждено / В наше тусклое оконце / Солнцу яркому светить”.

Или еще более радикальное в журнале “Северное жало”: “Задушена свобода, / Задушена печать./ Забитому народу / Приказано молчать. / Не пусты казематы, / И тюрьмы все полны. / Сидят, тоской объяты, / В них лучшие сыны. / Расстреляны герои, / Повешены борцы, / И властвуют повсюду / Шпики и подлецы!”

После этого стихотворения журнал закрыли, а оставшиеся номера изъяли из продажи.

В 15-м году Лёна еще находится под поэтическим влиянием отца. Пишет очень много, “иногда — по шести стихотворений в день”, как сам говорил.

“Мои первые стихотворения были очень плохи, — признавался позже Леонид Леонов, — но я хотел бы в свое оправдание сказать: большие деревья поздно приносят плоды”.

Не оспаривая мнение Леонова, мы все же считаем, что ранние поэтические опыты его могут быть полезными при воссоздании портрета писателя в юности.

Максим Леонович воспринимал поэтические увлечения сына с удовольствием: печатал его часто и последовательно. После первых июльских публикаций 15-го года следуют новые.

26 июля на страницах “Северного утра” появляется лирическое стихотворение “Другу”.

1 августа — “Песня”, традиционное народническое стихотворение о тяжкой мужицкой доле. 14 августа — “Сон”, опять же про мужика, которому снится, что он король.

Так получилось, что в течение полугода стихи, подписанные Леонидом Леоновым, вытеснили из постоянной поэтической рубрики “Северного утра” остальных авторов — и местных сочинителей, и Филиппа Шкулева.

В номере от 19 августа публикуется леоновское стихотворение “Мысли”, о приговоренном к казни: “Уже за мной идут... Прощай, жестокий мир!”

26 августа вновь появляется тема войны: “Ужели в грозный час войны / Страна не сдержит испытанья?”

2 сентября выходит пасторальная “Осень”: “Я завтра не пойду к заглохшему пруду...”.

23 сентября — “Ночь”: “За окном шум дождя. Я один”. На следующий день, 24-го, — не совсем внятный текст “Им”, про “темные силы земли”, которые юный поэт Леонов проклинает: “Лжи позорное иго и горе легли / В основанье законов несчастной земли”.

В декабре появляется антивоенное сочинение в стихах: “У Вавилы / Сын Гаврила / На войне / За горами / За долами / На Двине”, с ожидаемым финалом: “А Вавила / У могилы / Все стоял, / И молился, / И крестился, / И рыдал...” Затем стихотворение “Рассвет” на северянинский мотив: “Голубеет... Розовеет... Тишина.... / Спят весенние душистые цветы” (в то время как у первоисточника “Кружевеет, розовеет утром лес, / Паучок по паутинке вверх полез”). И еще одно стихотворение про симптоматичную для Леонова ватагу чертей, резвящихся на берегу реки.

Отец, который совсем недавно порицал один московский журнал за пристрастие к “чертовщине” (“в редком номере вы не встретите что-нибудь о чертях, про чертей, у чертей”, — писал он), с инфернальными фантазиями сына смиряется.

От месяца к месяцу поэтические вкусы молодого Леонова меняются. Отцовское влияние вытесняется влиянием символистов, в первую очередь Блока. “1916 год прошел для нас под знаком его третьей книги, главным образом стихов о России…” — вспоминал Наум Белинкий.

28 октября 1916-го “Северное утро” публикует характерное стихотворение Лёны Леонова “Осенние аккорды”, о девушке в белом, которой “в сказках вечерних, неясных, бурных / Верилось в призраки светлых минут,/ Страстно хотелось закатов пурпурных, / Знала, что где-то кого-то ждут”.

Все эти “где-то”, “кого-то”, безадресность, размытость и призрачность — влияние, конечно же, Блока.

В тексте “Орхидея” просматривается бальмонтовская тематика: “Но по-прежнему жестоко, безотчетно бился разум, / Но опять тянулись к свету орхидейные цветки, / На экваторе, где солнце, издеваясь красным глазом, / Превращает океаны в перекатные пески”.

Вновь на северянинский мотив написано несколько стихотворений той поры “Это было…”: “Это вспомнилось в парке/ У забытой веранды,/ Где так долго прощается умирающий день, / Где так сочно и ярко / В бледно-синих гирляндах, / Ароматным аккордом доцветала сирень”. Северянин, напомним, шестью годами раньше написал свое классическое: “Это было у моря, где ажурная пена, / Где встречается редко городской экипаж... / Королева играла — в башне замка — Шопена, / И, внимая Шопену, полюбил ее паж”.

Следом опубликовано еще одно насквозь северянинское стихотворение юного поэта: “Я люблю Карнавал! В карнавальных эксцессах / Обращается вдруг в короля Арлекин! / Арлекин превратит Коломбину в принцессу!..”

и т. д. “Арлекин”, естественно, рифмуется с “Коломбин”.

Вряд ли отец Лёны, еще совсем недавно призывавший сына “певцом народным быть”, приходил в восторг от всех этих “эксцессов” и “коломбин”, но опыты сына публиковал неизменно.

Лёне уже не хватало авторитета отца, чтобы осознать, литератор он или нет; и он решает идти к кому-либо из “настоящих” поэтов.