Новый мир, 2009 № 03 - [44]

Он вспыхнул, повернулся и зашагал по траве, не оглядываясь.

Мерзли ноги. Не было с собой носков. А если бы и были, их бы отняли в приемном покое так же, как и всю одежду, кроме нижнего белья. Лифчик бы тоже сняли. Чтоб не повесилась?..

Они надели на меня куртку, завернули в одеяло, связанную, обессилевшую. Понесли, при ужасе присутствующих, под взглядами сидящих у подъезда чужих бабулек, непонятный понесли кулек в синюю машину скорой психиатрической помощи. Сопровождал почему-то Егор. Самый трезвый? Зрачки у него были нормальные. На каталке распеленали. Лежала, глядела в окно, больше не кричала. Молча сняла с шеи бело-голубой дешевенький крестик и отдала Егору.

Он тотчас надел его.

— Я, кажется, досмотрела свой сон, — сказала. — Помнишь, ты говорил о своем многосерийном сне? У меня тоже был такой. Так вот, вроде бы я его досмотрела.

— Однако ты как-то уж очень всерьез. Зачем так?

— Это не я. И вообще, такое чувство, как будто я умерла. Ты помолишься за меня?

Он кивнул. Отвернувшись, стал смотреть в окно.

Ждали с Егором в приемном покое на красных дерматиновых стульях. Ушли мои угрюмые ангелы-санитары с опущенными книзу уголками рта и не глядящими прямо глазами. Осталась полная женщина за столом.

Я разглядывала линолеум, он был совершенно такой же, как на кухне моей съемной квартиры. На окне — чахлая фиалка, как будто здесь ничто не могло чувствовать себя хорошо, расти, разворачивать листья, процветать.

В пластиковой коробке с полдюжины ручек. Приемщица подклеила страницу в растрепанную книжку и положила передо мной серый бланк, каких в изобилии во всяком учреждении.

— Подписывай.

— Зачем?

— Подписывай, меньше хлопот. Или через суд. Как хочешь.

Я подписала.

Пришли в отделение, Егор попрощался:

— Помни, что мы все тебя любим.

Я взглянула в его лицо и постаралась запомнить.

На лбу суровые складки. Брови надломились и сдвинулись. Глаза прищурены. В углах губ залегли морщины. Под веками пролегли тени. Цвет лица был серый. Фиолетовая рубашка накладывала багровые тени снизу.

Меня поставили на весы, провели в процедурный и приказали:

— Поворачивайся.

Странно, но укол боли не причинил. А я боялась боли. По обширному коридору, между сгорбленных теней и отражений, проследовала почти до конца.

— Поздоровайся!..

В изоляторе стояло одиннадцать кроватей. Девять из них привинчены к полу, две другие — нет, их внесли и поставили там, где должен быть проход. Отделение переполнено.

Навстречу поднялись две или три фигуры. Бросив на них беглый взгляд, прохожу к кровати, которая на ближайший месяц станет моей. Она в углу. Поставить в угол меня уже нельзя, но положить можно. Иногда в угол сметают сор, чтобы удобнее собрать веником. Не знаю, есть ли веник, который может собрать меня. А если и собрать, то зачем? Чтобы выкинуть. Очистить общество.

Решетка продавлена, на наволочке разводы — она, в общем, чистая, просто пятна не отстирываются, и не стоит задумываться об их происхождении. Ложусь, отяжелели голова и руки. В первую неделю, вероятно, буду спать. Они позаботятся об этом. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Дальше не надо. Не помню.

С соседней кровати оборачивается женщина — у нее каштановые волосы и лицо такое красивое, чистое и ясное, с ровными чертами. Даже кажется, что это лицо жительницы города, одной из тех, кто остался там, куда я не дошла.

— Вы красивая, — говорю я.

Она широко улыбается, щеки собираются в морщины, во рту нет коренных зубов. И вздрагиваю: как могло казаться лицо красивым? Оно уродливо, напялило на себя хитренькую подобострастную мину, из-за которой проглядывает еще одна, с угрозой, — перекошена, искажена оскалом.

— Меня зовут Наталья, — глухо говорит она.

Мерзнут ноги. Надо пойти и, по крайней мере, сыскать носки.

— Положи-ка тапки под матрас! Как тебя? Валентина!

Поднимаюсь на локтях. Как будто цепи привинтили к рукам.

— А зачем?

— Стырят, зачем.

Нагибаюсь — кружится голова, звенит, как колокол, — поднимаю больничную обувь, сую под матрас. Матрас продырявлен, торчат неопрятные клочки серой ваты. Я вроде бы даже и не видела таких. Надо же, какие они бывают — матрасы.

Захватив с негустой книжной полки маленький синий томик, я словно невзначай отправилась к пруду — хотелось повидать Арсения. Может быть, извиниться: зря обидела, хоть бы и ненароком.

Позади зашуршало, и я поглядела: то была большая безрогая кудлатая коза, пришпиленная неподалеку на цепочке, которая оказалась длинной. Животина с тупым любопытством неподвижно уставила свои квадратные зрачки и тихо проблеяла.

Я протянула ей ладонь, и она ткнулась крупными теплыми влажными ноздрями, одна из которых была розовая, другая — черная. Тупой мягкий нос обдал руки влажным дыханием. Вымя висело такое разбухшее, что ей трудно было ходить.

— А я думаю, хто мою Тихосю поддаивает? — раздался визгливый голос с другой стороны.

Бабуля телепала к нам, опираясь на палку и держась рукой за поясницу. Пушистые брови непрорезавшихся рожек нацелились со свирепой угрозой:

— Дачница?

— Я тут у родственников. И не трогаю я вашу козу. У нас корова.