Новый мир, 2008 № 12 - [6]

— А вы пешком. Или, может, посадит кто.

— Тогда возвращайте деньги, — сказал он не столько для себя, сколько для женщины. На ногах у нее были лодочки со сбитыми каблуками, и остальная одежда не подходила для свободного путешествия по жаре; черная прямая юбка до колен и дурацкая кофточка с люрексом, наверняка синтетика.

Водитель бросил выразительный взгляд на лежащую в багажнике монтировку.

— Меня на буксире за спасибо не потащат, — сказал он. — А вам чего? Еще пара километров — а там от этой дороги отходит дорога на Болязубы. Туда свернете, а там уже недалеко.

Он знал, что в таких вот местах “недалеко” может быть километров пять, а может, и все десять.

— И сколько идти, — спросил он, — примерно?

— К вечеру дойдете, — равнодушно сказал водитель.

Вот зараза, подумал он, лучше бы я подождал автобуса до Головянки. Солнце припекало, и все ощутимей хотелось пить. Он вспомнил про

съеденную солянку и подумал, что она была слишком острой.

Водитель оставил капот открытым и открыл все дверцы, жигуленок стал похож на растопырившегося жука.

Женщина взяла чемодан, он вновь мысленно чертыхнулся. Рюкзак у него был легкий и ловкий, и он, с некоторым неудобством по причине жары, все же мог передвигаться свободно, но женщина на каблучках и с чемоданом…

— Может, останетесь здесь, — спросил он, — а потом вернетесь автобусом?

— Нет-нет. — Женщина покачала головой, мотнув темными волосами. — Я с вами… Я сама понесу чемодан, вы не думайте.

— Я не думаю, — сказал он рассеянно.

Он подошел к чемодану, приподнял — тот весил так себе, терпимо.

— Там есть какие-то вещи, которые можно было бы переложить ко мне? — спросил он. — В рюкзак? Было бы легче.

— Зачем же? — сказала она упрямо.

— Мне легче, — сказал он. — Послушайте, я и так хожу быстрее вас, вдобавок налегке. Вы хотите, чтобы мы заночевали в поле? Я — нет.

— Ладно. — Она кивнула. — Ладно. Только отвернитесь.

На водителя никто из них уже не обращал внимания, как будто тот и вовсе перестал иметь какое-либо значение.

Он отвернулся, потом сел на траву у обочины и вытянул ноги. Хотелось лечь. Небо, точно в детстве, притягивало взгляд, казалось, в него можно упасть, как в озеро.

Женщина шуршала, перекладывая что-то из пакета в пакет. Он уже заметил, что у путешествующих женщин всегда все разложено по каким-то пакетикам, сверточкам и они ими все время в дороге шуршат. В поезде это было невыносимо, сейчас терпимо, наверное, оттого, что пространство тут было большое, а женщина — маленькая, но тоже раздражало.

Наконец она сказала:

— Вот.

И подала ему большой пластиковый пакет, неожиданно увесистый.

— Что там? — спросил он удивленно.

Она молча пожала плечами, отводя взгляд. Потом еще раз сказала:

— Вот.

И добавила:

— Пить хотите?

Он увидел, что в руках она держит бутылку минералки, теплую и с надорванной этикеткой.

Он искренне сказал:

— Очень.

Он уже хотел отхлебнуть из горла, но она протянула ему маленькую эмалированную кружку. Очень запасливая женщина.

Он даже не заметил, как выпил первый стакан, а второй уже пил медленнее, чувствуя, как щекочут нёбо редкие пузырьки.

— Спасибо, — сказал он наконец, возвращая ей бутылку.

Она глотнула несколько раз из горлышка и завинтила пробку.

— Бутылку тоже давайте, — сказал он.

Теперь рюкзак тяжело припадал к спине, он чувствовал, как, несмотря на все вентиляционные хитрости, между рюкзаком и его телом намокает футболка.

Она застегнула чемодан и подняла его, теперь с меньшим видимым усилием.

Он пошел по разбитой дороге, стараясь придерживать шаг, чтобы она успевала за ним, хотя уже начинал раздражаться. Ему не нужны были попутчики, он их не хотел, это вроде как нарушало серьезность его пути, и еще хорошо, думал он, что женщина попалась молчаливая. Он не хотел, чтобы она говорила с ним, но все же спросил:

— Вас как зовут?

— Инна, — ответила она, — а вас?

— Евгений. А странно, что птицы не поют, правда?

— Какие же птицы поют в августе? — удивилась она.

— Вы орнитолог, сознайтесь?

— Нет, просто я из этих мест.

Она, вероятно, ехала домой, навестить маму или тетю, но он не стал спрашивать, это предполагало ответный рассказ, а ему хотелось идти и хранить молчание. В какой-то момент он подумал, что ему давно уже не было так хорошо, он был недостижим для суеты обычной жизни, а значит, с ним ничего не могло случиться, он просто шел и шел под небом, которое постепенно выцветало до бледного ситцевого оттенка, наливаясь нестерпимым, режущим глаза светом. Птицы действительно молчали. Зато пели и пилили на все голоса маленькие зубчатые насекомые, обсевшие сухую траву; над какими-то голубыми цветочками, похожими на гвоздику, летали крупные пушистые шмели, карабкались на лепестки, срывались и вновь уносились, сердито гудя. Обернувшись, он увидел, что женщина сняла туфли и теперь несет их в руке. Ногти на ногах, которые успело присыпать светлой пылью, были намазаны ярко-красным лаком.

— Наверное, так и вправду лучше, — сказал он, — но вы бы осторожнее. Наступите на какую-нибудь колючку.

— У меня в чемодане есть тапочки, — сказала она виновато.

— Так наденьте. Я подожду.

Он нащупал в кармане полупустую сигаретную пачку, но курить почему-то не хотелось. Он просто стоял, глядя на маленькую суетливую жизнь, которая вдруг придвинулась очень близко.