Новый мир, 2008 № 12 - [7]

Она прятала туфли в чемодан, вновь шурша пакетами. Ну конечно, тапочки наверняка в пакете, она их достанет, завернет туфли в пакет, чтобы не пачкали вещи… Все логично. Женщины вообще логичные создания.

— Здесь наверняка живут полевые мыши, — сказала женщина, — маленькие такие, рыжие.

— Не боитесь мышей?

— Нет, — сказала она, — я крыс боюсь.

Тапочки у нее были розовые и пушистые, без задников и сразу покрылись сероватой пылью.

— Не повезло, да? — спросил он просто так.

— Я думаю, это правильно, — сказала она. — Обязательно должны быть трудности.

— У вас, наверное, нелегкая жизнь.

— Да, — сказала она. — У меня нелегкая жизнь.

— А где вы работаете?

— Регистраторшей в поликлинике. А вы правда госслужащий? — спросила она, из чего он понял, что она прислушивалась к его с водителем разговору.

— Правда, — сказал он.

— И где же вы служите?

— В министерстве.

— Каком?

— Это важно?

— На самом деле это очень важно, — сказала она серьезно.

— Ладно, — сказал он. — В Министерстве морского флота.

— Это хорошо, — сказала она задумчиво. — И вы, наверное, повидали разные страны, да?

— У нас были ознакомительные поездки.

— И в Америке были?

— Ну, был. Пару раз.

— И как там?

— Как у нас, только лучше. Мне больше Сингапур понравился. Там и правда все другое. А в Америке другой только свет. Который с неба. Он белый. Ярко-белый. Поэтому все кажется очень… четким. Определенным.

— А у нас нет никакой определенности, да? — спросила она.

— Ну… наверное, это не так плохо. Остается такая щель… Прорезь. Между возможным и невозможным.

Она поглядела на него вопросительно. Ресницы были припорошены той же пылью. Чемодан оттягивал руку.

— Давайте я и чемодан возьму, — сказал он.

— Нет-нет. — Она вновь замотала головой. — Что вы! Он правда легкий.

Дорога нырнула в какое-то поле, вокруг них сомкнулись желтоватые колосья, он не знал — чего. Эта Инна, наверное, знает. Но спрашивать

он не стал: во-первых, стыдно было все время казаться городским лохом, во-вторых, это не имело значения. Вспугнутые птицы поднялись из колосьев и, тяжело ныряя в воздухе, полетели прочь. На сизых крыльях вспыхивали и гасли белые полоски.

— Вяхири, — сказала она, не дожидаясь его вопроса.

Слово было какое-то замшелое, из старых книжек.

— Лесные голуби, — снова пояснила она. — Они раньше были очень редкими. А сейчас их стало больше.

— На них охотились, по-моему.

— Ну да, — она пожала плечами, — но не летом же.

— Вы правда хорошо тут все знаете.

— У нас в Болязубах был краеведческий музей, — сказала она, —

любительский. Его Лебедев устроил, Пал Палыч, он у нас был учителем биологии. И математики.

— Там есть школа?

— Была, — сказала она. — На два села. Болязубы и Головянка. А сейчас только в Буграх осталась школа.

— А как же Лебедев?

— Ему все равно на пенсию было выходить. А музей, кажется, до сих пор есть.

Может, это и хорошо, подумал он, по крайней мере, она поможет ему найти место, где остановиться, в Болязубах. Ночевать-то где-то надо, а чужаков тут, кажется, и правда не любят.

— У вас там кто?

— Что? — спросила она, поглядев на него темными неожиданно большими глазами.

— Родственники, — терпеливо пояснил он. — В Болязубах.

— А-а! Так, бабка. — Она небрежно пожала плечами. — Она не совсем бабка, а дядькина жена, или как-то так. Но, в общем, бабка.

— А гостиница там есть? — спросил он на всякий случай.

— Какая гостиница? — Она задумалась. — Можно, наверное, у тети Зины остановиться. Тетка Зина, по-моему, держит комнату для приезжих. Только в Болязубы редко кто приезжает.

— Это я уже заметил.

Он подумал, что она сейчас спросит, какого черта ему понадобилось в Болязубах, но она молчала. Воздух переливался и звенел, прошитый тонкими звоночками насекомых, пыль скрипела на зубах, жара давила на макушку, как тяжелая недобрая ладонь. Мне очень повезло, что в дороге мне попалась молчаливая женщина, подумал он. В этих краях все женщины разговаривали высокими резкими голосами, такие голоса хороши, чтобы перекрикиваться через поле.

Дорога на Болязубы открылась неожиданно, это была просто колея, промятая в траве, трава росла посредине и по бокам, там, где ее не разбивали колеса. У развилки на покосившемся столбе висела ржавая бело-голубая табличка с бурой надписью “Болязубы, 3 км”.

Они сошли с основной дороги, оставив ее неспешно идти вдаль, к холмам, едва видным в сизой летней дымке.

Здесь почти сразу пропали поля, а вокруг дороги росли травы и цветы, какие обычно бывают на вырубках и на пожарищах: лиловые стрелы иван-чая, плоская охристая пижма (эти он знал), белые зонтики с зеленоватым отливом мелких, собранных в пучки цветов. На зонтиках было особенно много пчел.

— Медоносы, — сказала красивое слово Инна. — Здесь все цветы — медоносы.

— В Болязубах, наверное, есть пасека?

— Да. Раньше много кто держал. Теперь, кажется, только Лебедевы держат.

— А вы заметили, — сказал он, — пока мы шли, нам навстречу не проехала ни одна машина.

— Да, — сказала она. — Бедный наш водитель так и сидит, на жаре.

— Какой он бедный, — сказал он сердито. — Наверное, он придумал эту историю с мотором. Просто не хотел зря машину гонять. Наверное, он сейчас уже в городе.