Новый мир, 2008 № 12 - [4]

— До Болязубов не подбросите? — спросил он.

Мужик не повернул головы.

— Я спрашиваю, до Болязубов не подбросите? — Он повысил голос.

— Не, — уронил мужик.

— Я заплачу.

— Не, — повторил мужик.

— Двадцать.

Мужик поднял голову. У него было худое сизое лицо.

— Пятьдесят, — сказал он лениво.

— Хорошо. Пятьдесят.

— Садись, — сказал мужик.

Он благодарно кивнул. Сиденья в жигуленке были потертые, грязные, обивка местами прорвалась, на заднем валялся какой-то садовый инструмент — секатор на длинной ручке, веерные грабли, жестяная лейка.

— Я вперед? — спросил он.

Мужик молча пожал плечами. Он вновь ощутил резь в глазах и с силой протер их ладонями.

Посплю по дороге, подумал он.

Он отворил дверцу и сел, подумал и опустил стекло.

— Подождите!

Женщина бежала через площадь. В ярко-красной кофте, в руке — чемодан, и от этого она накренилась на бок. Женщина была черноволосая и маленькая. Когда она, задыхаясь, пригнулась к окошку, он увидел, что она немолода; около глаз собрались пучочки морщин, а в волосах просвечивает седина. Лицо у нее было острое, с четкой лепкой костяка, местное лицо.

— Вы в Болязубы? — спросила она, задыхаясь, высоким резким голосом.

Точно местная, подумал он.

Ему начинало казаться, что местных от приезжих он может отличить с закрытыми глазами. По голосу. И все сильнее чувствовал себя чужим тут. Еще удивительно, что я и вправду не ввязался в драку, подумал он, чужаков никто не любит.

— Да, — сказал он. — Я в Болязубы.

— Мне тоже в Болязубы. Давайте пополам.

— Второго не возьму, — тут же сказал водитель. — Сзади сиденье занято.

— Я не помешаю, — сказала она умоляюще. — Я с краешку.

— Там инструменты.

— Накиньте сверху, — сказал он в окно.

— Что?

— Мне не нужно пополам. У меня есть деньги. Накиньте десятку.

И пожалел, что сказал. Никто не любит, когда у приезжего много денег. Вернее, любят, но очень по-своему.

— Двадцатник, — сказал водитель.

— Двадцать, — согласилась она. — Хорошо.

Она стала рыться в сумочке, потом в каком-то кошельке — вероятно, одном из нескольких; у нее была еще поясная сумочка, в таких те, кто много ездит, держат документы и деньги, чтобы не украли. Наверное, все равно крадут.

Водитель наконец закончил возиться, закрыл капот, обошел машину, открыл багажник и забросил ее чемодан и его рюкзак. Чемодан был дешевый, матерчатый.

Она села на заднее сиденье, прижимаясь к дверце, чтобы не потревожить секатор. Секатор был в смазке, лезвия обернуты пергаментной бумагой, липнущей к металлу.

Он слышал, как она переводит дыхание, стараясь делать это бесшумно. Ее молчание висело в салоне как прозрачный столб воды.

Жигуленок зафырчал и тронулся. Вокзал ушел назад; башенка с часами, деревья, каждое в своем железном обруче, пыльные туи со звездчатыми голубыми шишечками. Асфальт был разбит, проехал встречный “Запорожец”, потом грузовик, в кузове терлись друг о друга длинные доски…

— Здесь вообще есть какая-то промышленность? — спросил он, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Молокозавод, — удивился водитель. — Мебельная фабрика. Только это не здесь, а в Буграх. Еще завод удобрений есть. А что?

— Ничего, — сказал он, поняв, что разговор получился тупой.

— А сам-то ты кто по профессии? — подозрительно спросил водитель.

— Я госслужащий, — сказал он неопределенно. — Сейчас в отпуску.

— Путешествуешь, значит?

— Да. По родному краю.

— Дурацкое занятие, — сказал водитель.

Женщина на заднем сиденье молчала, он видел в зеркальце ее лицо, она смотрела ему в затылок и беззвучно шевелила губами. Он подумал, что, раз он видит ее лицо, она должна точно так же видеть его. Не себя, а его.

Самые высокие дома тут были пятиэтажки, желтовато-серые, с облупившейся краской. Рядом с песочницей возвышались, накренившись, ржавые железные столбы, между ними висело на натянутых веревках белье. На балконах тоже висело белье, полосатые половички свешивались через перила.

За оградами в палисадничках алели каплями артериальной крови неистребимые сальвии, над ними возвышались непременные подсолнухи.

Пятиэтажки остались позади, двухэтажные бараки — тоже, домики сначала шли какие-то пыльные, с покосившимися заборами, потом почему-то чем ближе к окраине, тем богаче: в пестрой кафельной плитке, с причудливыми резными наличниками. В садах проседали под тяжестью яблок разлапистые яблони с темной листвой и белеными, словно светящимися в зеленом полумраке стволами, яблоки были тугие, темно-красные, с восковым блеском, ему вдруг остро захотелось есть, и рот наполнился слюной.

— Тут остановиться где-нибудь можно? — спросил он. — Поесть.

— Раньше надо было думать, — сказал водитель.

— А если за мой счет?

— На своей машине надо было ехать, — сказал водитель сердито. — Вот и останавливался бы где душе угодно. Что, машины нет?

— Есть, — сказал он, — только она в ремонте. Поломалась.

Все-таки водитель остановился у придорожного кафе “Калинка”, кафе почему-то везде называются одинаково, словно есть неведомое тайное распоряжение с названиями кафе особо не выдрючиваться, к которому прилагается утвержденный список названий. И это в местах, где населенные пункты называются Болязубы и Небылицы.

Тем не менее кафе оказалось неожиданно хорошим, он понял это уже по фурам дальнобойщиков на стоянке; среди дальнобойщиков тайные знания о качестве придорожных харчевен передаются быстро и эффективно.