Новый мир, 2008 № 09 - [4]

Были и другие соседи. Тихий часовщик Магазинник (“Куда ты пойдешь? — слышится крик в коммунальной квартире. — В магазинник...”). Еще — мужчина без пальцев на правой руке: я знал, что невежливо на него смотреть, но смотрел. Наша семья. Мама, отец, кашляющая тетушка мамы, автор этих воспоминаний. Автор поневоле: больше некому рассказать о Юрии Сергеевиче. Впрочем, я преувеличиваю. Ведь нет-нет, а Юрий Сергеевич сам напомнит о себе. Заходишь в книжный и слышишь: “Вам об Угличе?.. Возьмите Чехова... Нет, не Антона Павловича... Краеведа... Недавно снова переиздали... Сейчас так не пишут... Родственник? Скорее всего...”

Нет, Юрий Чехов не был родственником Антон Павловича, но он — смешно сказать — решился написать о Ялте.

3

Почему он это сделал? Ответ простой, если знать о посвящении книжки. Стороннему человеку оно ничего не скажет, даже привычное в таких случаях слово “посвящается” отсутствует, только инициалы — “Н. В.”. Она, эта “Н. В.”, рассказала мне потом, что Юрий Сергеевич признался, что в редакции упрашивали снять посвящение. Казалось бы, что им за дело? Какая крамола в двух буковках? Они, конечно, не знали, кому посвящена книга. Да если бы это и стало известно, то вряд ли бы им удалось распутать, какое преступление (с точки зрения анкет) скрывается за именем, вынесенным Юрием Чеховым в начало своего повествования о Ялте.

Наталья Вагенер — так звали ее. Она была вдовой Всеволода Вагенера, сына знаменитого ялтинского архитектора начала века Отто Вагенера. Того самого, чей шедевр — ялтинский брат московского “Метрополя” и тоже “Метрополь” — нет-нет, а сфотографируют растерянные туристы. Растерянные, потому что даже в Ялте, которую по-царски застраивали царские архитекторы, этот дом — как Пушкин среди других лицеистов. Неофиты старой гостиницы не знают, что ее главная тайна видна ночью, да и то, если у консьержа животные колики. Тогда зажигается свет в вестибюле, консьерж с одурелым лицом шарит в аптечном ящике и поминутно бежит в комнатку уединения, а на темную улицу смотрит пылающий красно-желто-синий витраж. Даже глаза могут заболеть от таких красок. Их многоцветный вихрь легко обманет, но надо вглядеться в абстракцию и разобрать силуэт ялтинской бухты, той самой, чеховской, но только не Юрия Чехова, нет, а Антон Павловича времен.

Архитектор Вагенер благополучно умер в 1916 году. Именно благополучно, я не оговорился. В 1917-м благополучно уже не умирали. Наталья Вагенер сказала мне, как ей хотелось бы написать о людях, которые умерли счастливыми просто потому, что не увидели революции. “Они так и остались на той странице, понимаете?” А тогда родные оплакивали его раннюю смерть: всего-то сорок два года. Отпевание в лютеранской церкви собрало не только близких, а как будто весь город. Так писали в местных газетах. За гробом шли вдова и двое сыновей: старший Николай и младший Всеволод. Всеволоду было всего шесть лет, но он хорошо запомнил отца. Он запомнил и такие его слова: “Если город займут немцы, я застрелюсь”. Мальчик постеснялся спросить, почему, он, кажется, уже знал, что папа — немец.

Немцы заняли Крым и, соответственно, Ялту во время Второй мировой. Всеволоду было тогда чуть за тридцать. Странное (или страшное?) совпадение, но свадьбу с Натальей Вадарской (так звали Наталью Вагенер в девичестве) сыграли в апреле 1941-го, на Красной горке. Сыграли — это, конечно, преувеличение. Всеволод был замкнутым человеком. Он ведь и ухаживал за Натальей на свой манер. Как они познакомились? В старой ялтинской библиотеке, в Чеховской комнате, слышали про такую? Она приходила туда на зимних каникулах (училась в Киевском университете). Он — приходил постоянно. Он нигде не учился. Ну, разумеется, кроме знаменитой ялтинской мужской гимназии, ставшей народной школой. Нет, не потому, что происхождение мешало поступить в университет (кажется, к его совершеннолетию запреты уже отменили), и не потому, что фамилия в сочетании с отчеством (с “оттовичеством”, как смеялся он) не всегда приятно отзывалась в ушах бумажных людей. У него просто не было никаких карьерных устремлений. Он взялся копать Херсонес — так это по дружбе. А то, что знаменитый Пумпянский (не путайте с Пумпянским-литературоведом) консультировался у двадцатишестилетнего Севы Вагенера, неудивительно. “У меня просто папины книги”, — так объяснял Вагенер свои познания в археологии Крыма.

Он мог бы казаться не от мира сего (с фотографии на вас смотрит молодой человек в круглых очочках с несколько огуречной формы потомственно-умным лбом), но у него, например, хватило здравого смысла оставить византологию и поэзию французского символизма только для домашних досугов, в родной же школе, куда каким-то образом он был принят в конце 30-х, вел математику и физику. Нет, он не отказывал себе в удовольствии устроить ребятам экскурсию: если не в Херсонес, то хотя бы в Гурзуф, по соседству. А как он бежал по дорожкам Никитского сада — можно было подумать, что дух Николая Стевена — основателя сада — вселился в его длинные ноги. Но физика есть физика: какой-никакой изолят от действия вредных лучей общества. Всеволод Вагенер, хоть и баловал иногда школьников остротой, умел промолчать о своей давней мечте: полном переводе богословских статей Ньютона. Кажется, можно представить, чем это грозило? Отнюдь не карманной молнией в аппарате, имитирующем столкновение наэлектризованных облачков.