Новый мир, 2008 № 05 - [30]

Винография:чашечка теплого саке перед обедом.

Когда я впервые услышал “Беспомощного”?

Кажется, в самом конце семидесятых. Старшеклассник, я частенько наведывался на толкучки, толчки дискачей: в отделе пластинок ГУМа, “Мелодии” на Калининском, магазине на “Октябрьской”. В один из таких вояжей был куплен или выменян диск “Кросби, Стиллса, Нэша и Янга”.

Какой? Просматривая сейчас обложки их альбомов, понимаю, что мне попался “So Far” (“До сих пор”). Сборник с двух первых пластинок, разбавленный двумя новыми вещами. На нем имеется и “Беспомощный”. 1974 год. Эпоха бешеного успеха, стадионных турне и — тяжелого кризиса внутри группы. Раскрутившим команду менеджерам позарез требовался новый альбом, родить который она явно была не в силах.

“До сих пор” не произвел на меня тогда особого впечатления. Это не было ни Джими Хендриксом, ни “Лед Зеппелин”, в такт которым я самозабвенно барабанил дома за самодельной ударной установкой. На их фоне “Кросби, Стиллс, Нэш и Янг” выглядели вяловатой копией “Битлз”. Теперь понятно, что я просто-напросто не был готов воспринять алхимию их четырехголосного расклада, идеально взвешенные и смешанные фолк, кантри, рок. Позволю себе обобщение: русские любители рока оказались глухими и к фолку, и к кантри. Ни о какой популярности этих жанров в СССР говорить не приходилось. От “настоящего” рока требовались экстравертность и некоторая инфантильность; диланы и донованы оставались за бортом. Что же до алхимических взвесей, поблажки по части сложности делались исключительно в рамках “прогрессивного рока”, унылого детища консерваторских выпускников.

Винография:последние полстопки “Pineau FranQois Ier”.

Здесь было бы нелишним задать вопрос психологический,

даже, пожалуй, философский: почему вплывающая в сознание картина маленького городка, где лирический герой провел свое детство, оставляет его беззащитным? Не будем отмахиваться от такого вопроса, хотя наш ответ неизбежно станет покушением с негодными средствами. Не будем. К примеру, вы идете по улице, торопитесь на работу или направляетесь в ближайший торговый центр, намереваясь заняться шопингом. Или просто выскочили пропустить кружку пива, чашку кофе. И здесь, на залитой солнцем улице, или в замерзшем мрачном переулке, вашему внутреннему взору вдруг является нечто дрожащее, обморочно-трепетное, головокружительно сладкое и страшное разом. Вы видите свою еще совсем юную мать, которую недавно похоронили. Россыпь солдатиков на вытертом ковре дедовской квартиры. Драматические закаты над Заволжьем и себя на волжском откосе, рядом друзья, подруги, мятая пачка папирос “Беломорканал” Первой фабрики им. Урицкого лежит на мягкой майской травке возле тонкой лодыжки... как ее звали? вы пытаетесь вспомнить, не выходит. Одна картинка, чистая визу-альность, знаки, которые не означают для вас уже ничего или почти ничего. Остается сердечная боль, дрожь, пробегающая по пищеводу, чтобы завершиться комом в горле, набухание слез. Вы беспомощны. Вы беспомощны потому, что ничего этого уже нет и уже не случится с вами никогда, но не в том дело. Важно, что этого никогда и не было. Ложь, вы слышите, ложь, не было этого! Не было ни матери, ни солдатиков, ни закатов. Вы придумали все, потому что сейчас у вас тоже нет ничего. Нет ни офиса, ни шопинг-центра, ни даже любимого кафе. Есть только ощущение жизни, сновидчески мягко и бесшумно уходящей под уклон безо всякого вашего участия, вы ускоряетесь с каждым прожитым днем, оставаясь при этом на месте, — что может быть ужаснее! Вы не можете ничего, даже пошевелить рукой.

Беспомощный, беспомощный, беспомощный

Надо сказать, ни фолка американского, ни, тем более, кантри я никогда не любил. И не люблю сейчас. Толстые мужланские хари в ковбойских шляпах и простые радости жизни — глотнуть бездарного местного “Будвайзера”, ухватить за жопу скотоводку, проголосовать за Буша. Ковбой Мальборо, который никак не может сдохнуть от рака легких. Янг — из другой обоймы, как и все великие люди той — сдаюсь! сдаюсь! — великой переделки мозгов.

Но звучание, выпестованное из окружавшего его детство контекста, отталкивало — ноющие гитары, шершавые трели губных гармошек, фальцет деревенского дурачка. Но все-таки Янг лучше хитрого зануды Дилана. Или я постарел? И лет через тридцать, е. б. ж., стану пускать слюну под тук-тук-туки-туки в дверь небес?

Винография:мысли о пинте “Гиннесса” в пустом полуденном пабе в Голуэе.

Омими находится в семидесяти милях от Торонто.

Строго по прямой добраться невозможно, автодорога выписывает крюк, часть пути проходит вдоль озера. Приближаясь к городку, проезжаешь через Петерборо, “ворота сельского Онтарио”, как торжественно именуют его составители туристских справочников. В картографической тени сего Петербурга и пребывает Омими.

Изучая детали этого маршрута, я думаю о другом, неканадском. Тридцать километров до Кольцевой автодороги и еще несколько автобусных остановок в пределах города до метро. Или описывать следует в обратном порядке: стоянка автобусов на “Измайловском парке”, медленный тряский час до долгожданного поворота?