Новый мир, 2008 № 03 - [8]

Ответчик. Я тебя не знаю.

Истец в отчаянии роняет кости. Ответчик снова выигрывает.

Судья. Мнение Третьего лица?

Третье лицо. Я — всего лишь наблюдатель и не имею никакого права вмешиваться. У меня нет чувств и эмоций — только голое зрение и мысль. Моя мысль созерцательна, я не выношу никаких суждений. В мое тело встроены часы, и я бью в гонг, когда приходит время. Время приходит не с моей подачи.

Судья. Свидетели?

Свидетель-старик. Истец и Ответчик должны прекратить играть друг с другом.

Свидетель К. Кажется, что все забыли о стихах. Тут некоторые читали в перерыве...

Судья. Ах да, процесс-то о стихах. Истец? Ответчик?

Истец. То, что я сейчас пишу, из него выросло... Я больше не вижу смысла в иске.

Судья. Вы хотите сказать, что отзываете исковое заявление?

Истец. Совершенно верно.

Судья. Судебное заседание заканчивается без принятия решения в связи с тем, что Истец отозвал исковое заявление. Есть ли возражения в зале? Ответчик?

Ответчик. По дороге домой я дважды описался. Я стесняюсь ходить в школьный туалет, там нет перегородок, все видно. На улице было холодно, я зашел в домашний подъезд и описался, чуть-чуть не дойдя до своего третьего этажа. С меня текло, мама смотрела — открыла дверь, воскликнула: “С тебя течет!” Истец — только мечта, фантазия моя. Я считаю смешным суд с фантазией и хочу, чтобы меня оставили в покое. Я устал.

Истец. По дороге домой мы дважды обмочились. Он говорит об этом, чтобы его пожалели. Ему за это не стыдно, а мне — да. Почему я должен отвечать за все его просчеты? Он выиграл все партии в кости. Он выиграл суд, потому что я отступил и сдался. А он бы мог еще целую вечность стоять тут, со своей косичкой-бубликом, в голубой курточке, с красным рюкзачком, и твердить: “Я его не знаю, я его не знаю, я его не знаю”. Его не волнует время. Он совершенно свободен. Он — моя абсолютная, самая трагическая, бесконечная любовь.

Судья. Это уже переходит всякие рамки. Стилистика хромает. Пафос избыточен. Истец, такой прощальной речью вы хотите окончить главу судебного заседания? Окститесь.

Истец. Это — моя реплика, просто моя реплика, вот и все!

Ответчик. Я его не знаю.

Судья (бросает кости). Судебное заседание окончено.

Занавес.

5

Тишина

За лето можно вырасти на двадцать сантиметров, если быть мальчиком. Я не мальчик, но вырасти должна была и выросла: на двадцать дней первой любви.

Д. приехал из Ростова на дачу в Харьковскую область к родственникам. Я знала Д. намного раньше: когда ему было одиннадцать, а мне — десять, мы носились по дачным окрестностям с водяными пистолетами. Заборы в то время еще построить не успели, поэтому для беготни перед нами открывался целый мир. Повсюду на участках располагались водопроводные трубы с краниками, из которых можно было заряжать оружие. Как-то случайно мы оказались у одного и того же краника, когда я внезапно выбежала из-за угла, и завопили от неожиданности и азарта.

При нашей следующей встрече мы оба состарились на четыре года и уже не бегали, а прогуливались.

Я первой призналась Д. в любви, стоя на повороте дороги возле белого кирпичного туалета. Участком владел нападающий местной футбольной команды, и у него был забор. Мы сидели на заборе, и Д. невероятно долго говорил мне что-то невыносимо важное о себе, а после сказал, что магически сотрет из памяти все услышанное мной. И я ничего не помню из этого разговора, кроме того, что он признался в любви в ответ.

В день моего приезда и встречи с Д. мы проговорили всю ночь, а утром, как только рассвело, ушли и позже сидели на берегу водохранилища, а он продолжал рассказывать о белой магии, которую практиковал. “Энергию, — говорил он, — можно видеть. Посмотри вот так и вот так... Видишь эти падающие точки? Ты можешь вобрать их в себя, если попросишь мир об этом”. И я смотрела на миллиарды мерцающих в воздухе точек.

Мне очень нравилось обниматься и ходить взявшись за руки, а целоваться — нет. За двадцать дней мы поцеловались одиннадцать раз.

На даче Д. отдыхал с младшей сестрой, при которой мы однажды, лежа на траве, обнимались. Бабушке она сказала, что на берегу мы занимались любовью. Родственники стали бояться, что мы друг друга трахнем, и желали прекратить это безобразие, то есть нас.

Мы и не помышляли о сексе. Ежедневная рыбалка, окунь, обниматься.

Д. оставался еще на день, и еще на день, и еще, пока родственники не купили билет до Ростова без его ведома. Об отъезде и он, и я узнали в утро того же дня. Не помню, что мы делали в последний день. Вероятно, гуляли. Поцеловались в тамбуре дачного дома. Я смотрела на отъезжающую машину из окна второго этажа, меня тошнило. После — холодный душ в одежде, и не разобрать — где слезы, а где вода.

Он обещал приехать в августе, я ждала его каждый день, но он не появился. Осенью мы несколько раз созванивались и говорили о его приезде, потом звонки прекратились. Каким-то магическим образом невозможно было с моей стороны пробиться через “восьмерку” — каждый раз слышались короткие гудки. Я писала ему несколько писем, последнее, кажется, зимой. Ответа не было.

Нарушу хронологию повести ради окончания сюжета: будучи студенткой четвертого курса, я получила письмо от Д., в котором он рассказал, что по возвращении в Ростов собирался ехать ко мне в конце августа, но его не пустила мать; а в сентябре, когда мы перестали созваниваться, его мать передала ему якобы мои слова, что