Новый мир, 2007 № 11 - [44]

— Отче наш… — неуверенно произнес я. И вдруг понял, что откуда-то помню и следующую строчку: — Иже еси на небесех…

Как там дальше? Я напрягся. Но в голове было пусто. Тогда я перестал вспоминать. И тут же без всяких усилий произнес всю молитву. Потом еще раз. И еще. Три раза. Начал накрапывать дождик. Я ощутил, что теперь могу идти.

Как только я переступил порог, карта России, будто ждала, стала медленно опадать на пол. Я подбежал и придержал ее руками. Нестерпимо хотелось курить. Я перевернулся так, что карта легла мне на плечи, прижал ее спиной и достал из кармана сигареты.

За окном быстро темнело. Я курил, подпирая собой Родину. Торопиться мне было некуда.

Гербарий

Полетаева Татьяна Николаевна родилась в 1949 году в Москве. Закончила Ленинградский институт культуры, работала экскурсоводом. В 70-е годы вместе с С. Гандлевским, Б. Кенжеевым, А. Сопровским и А. Цветковым входила в литературную группу “Московское время”. Автор сборника стихов и песен “Наука любви” (1995) и книги для детей “Город городов” (2006). Живет в Москве.

*        *

     *

Кусты, промерзшая дорога.

Из снега выросший побег

Взмахнет, как птичка-недотрога,

Крылом и упадет на снег.

И мы посыплемся с подножки

Автобуса, он дряхлый весь.

Поднимем кабачки с картошкой

Через плечо наперевес.

Ползем сквозь снежную равнину

В безумном рвении своем,

Испортив Господа картину —

Пейзаж с замерзшим ковылем.

 

                        Облака                        1

Проснешься среди ночи и услышишь,

Как дождь шуршит, стучит по скату крыши,

Звук робкий угасающего дня

Умчит туда, где больше нет меня, —

В минувший день. Там дом, и облака,

И темная ленивая река

С медвежьим именем

Мои ладони лижет.

                        2

Ветер облако гоняет

Над моею головой,

Всю неделю поливает

Дом с кустами и травой.

А за домом и над лугом,

Там, где радуга-дуга,

Солнечно, светло и сухо —

Лишь над нами облака.

Коли в жизни мало счастья,

Значит, повезет к концу.

Вороны кричат к ненастью,

Дождь стекает по лицу.

День за днем и год от года

Ветер гонит облака,

То не просто непогода —

Это бед моих река.

Где ты, радуга-дуга?

 

*        *

     *

Женщина говорила

Мне, что не верит в Бога,

Ругалась — боялась смерти.

Смерти я не боюсь.

Друг мой, друг мой,

Когда придет мое время,

Верно, я так устану,

Что буду желать конца.

Конца ненужным усильям,

Пустым надеждам, желаньям,

Схороненным в моем сердце.

Видишь, я не воздвигла

Памятника себе.

И все слова мои просто

Улетели на ветер.

Но ты говоришь: словечко

Осталось в твоей душе.

И значит, больше не надо.

В бронзе ли, в луже зловонной —

Все мы равны у Бога,

Согреты Его улыбкой.

 

*        *

     *

На полке томится гербарий:

Там мята, петрушка, укроп —

Насолим солений, наварим

Варений и в подпол поставим

Запасы до случая, чтоб

В морозном мерцании света

Декабрьским безрадостным днем

Припомнить все запахи лета

И нас, затерявшихся в нем.

2001 — 2006.

 

 

Из Книги счастья

Кенжеев Бахыт родился в 1950 году. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат новомирской премии “Anthologia” (2005).

 

Лене Стерлинг.

1

Спички выпускались в коробочках из тонкой щепы и снабжались красивыми этикетками, обычно печатавшимися в два цвета. Иные содержали поучительную надпись (“Носите на производстве рабочую одежду — и вы сохраните ваше платье”), другие изображали глухаря из Беловежской Пущи или кита из Антарктики, третьи рекламировали накопительное страхование или междугородную телефонную связь. Пустые коробочки, называвшиеся коробкaми,представляли собой значительную ценность,особенно летом, когда использовались для хранения жуков, кузнечиков, гусениц (через три недели превращавшихся в мотыльков), изредка — обитавших под камнями сороконожек. Из двенадцати коробков (охотно отдававшихся мальчику соседками) изготовлялся комод с выдвижными ящичками, обклеенный плотной зеленой бумагой; правый верхний отводился под главную драгоценность — серебряный полтинник 1924 года с изображением могучего кузнеца над наковальней. Общих спичек на коммунальной кухне не держали: очевидно, не могли договориться о том, кто и в какую очередь будет возобновлять запасы. Странно, потому что коробок стоил копейку, то есть деньги скромные даже по тем временам, а спичек в нем насчитывалось не менее полусотни. (На спичку годится не всякое дерево, но лишь презираемая и негодная к иному употреблению осина, любил повторять мальчик отцовские слова.) Зато на каждой из трех газовых плит помещалось по пустой консервной банке; таким образом, отработанные, с обугленным кончиком спички не засоряли окружающей среды, а также применялись для зажигания одной конфорки от другой. Банки покрыты копотью: изнутри — по понятной причине, снаружи — по необъяснимой. Длинноклювых хозяйственных зажигалок с пьезоэлементом, распространившихся лет пятнадцать спустя, еще не существовало. Впрочем, и обычная одноразовая зажигалка для курильщика встречалась редко (подарок от иностранного туриста, спросившего дорогу, сувенир из Болгарии). Когда газ кончался, удобный и полезный предмет относили в мастерскую “Металлоремонт” в Левшинском переулке (“Точка и клепка коньков. Заправка зажигалок. Ремонт утюгов. Пайка и лудильные работы” — так, в столбик, словно стихи Маршака, перечислялись услуги мастерской на жестяной вывеске у дверей). Поблескивая нержавеющими зубами, как и полагается при таком ремесле, хозяин мастерской отвлекался от рассыпанных перед ним железок неопределенного назначения, деловито брал зажигалку натруженной мясистой рукой. Раздавался мгновенный не то скрип, не то визг — это просверливалось отверстие в пластмассовом донышке. Затем в него вставлялся клапан для перезаправки, затем раздавался змеиный шип — в нутро приборчика заливался сжиженный газ. Операция стоила дорого — три новых рубля, однако зажигалка после этого становилась