Новый мир, 2007 № 10 - [56]

От всего этого хочется не ехать и не идти никуда, а просто выть, или кататься по снегу, или хотя бы просто стоять на месте, стоять, и все.

Но все-таки надо ехать, все-таки надо.

Кстати, послезавтра зарплата.

Хотя чего уж теперь.

Надо перейти Дубравную улицу, сесть на 267-й автобус, доехать на нем до конечной остановки “8 мкрн Митино”, там уже сесть в пустой автобус и поехать обратно, до “Сходненской”.

Люди все идут и идут к пересечению Митинской и Дубравной улиц.

Как много народу живет в районе Митино, просто ужас.

Везде стоят семнадцати- и двадцатидвухэтажные дома, и в них во всех живут люди.

И кругом магазинчики, магазины, большие магазины. Но сейчас люди не заходят в магазины. Заходить в магазины они будут вечером, после работы. А сейчас люди идут (едут) на работу.

По Дубравной улице движется сплошной поток машин.

Перешел улицу, пошел к остановке. Автобус, и в нем тоже довольно много людей, хотя он идет не к метро, а в обратную сторону, на самый край Митина, многие люди так делают — едут до конечной, а там уже всей толпой штурмуют пустые автобусы.

Теплостанция, маячащая вдали, похожа по форме на красный гроб, к которому приделали огромную высокую трубу.

Автобус медленно продвигается мимо микрорайона “Митинский оазис”. Оазисность заключается в том, что кучу домов построили на некотором отдалении от другой кучи домов.

Дома в “Митинском оазисе” не лишены некоторой внешней привлекательности. К тому же они разноцветные. На окнах тут и там приклеены огромные вывески “Продажа квартир” с номером телефона.

Квартиры в “Митинском оазисе” продаются плохо. Рынок недвижимости переживает спад.

На конечной толпится народ, вожделеющий пустых автобусов. В стороне виднеются край Пенягинского кладбища и кургузые крыши остатков деревни Пенягино.

Скоро деревню и кладбище сровняют с землей и на их месте построят новые дома.

И люди будут говорить: вот, на костях все стоит, на костях.

Так всегда говорят. На костях.

А что делать?

Люди штурмуют пустые автобусы, которые мгновенно становятся полными.

Удалось втиснуться, рвануть, занять место у окна.

Теперь можно подремать. Очень хочется спать.

Дремать и не видеть, как автобус едет мимо “Митинского оазиса”, гробообразной теплостанции, Митинского радиорынка, угрюмо-серого поселка Новобратцевский, краснокирпичной Новобратцевской фабрики, чахлых голых деревьев бульвара Яна Райниса.

“Сходненская”, приехали. Все выходят. Вышел.

Пока ехал до конечной, пока ехал до “Сходненской”, прошло очень много времени. Опоздал.

Сильно опоздал. И еще сколько на метро ехать.

Какое-то уж совсем неприличное опоздание получается.

И вообще, что делать, что делать.

Стоял, стоял в оцепенении.

Серовато-коричневые старые пятиэтажки в начале Сходненской улицы. Кинотеатр “Балтика”, увешанный нелепыми афишами. Мебельный магазин на Химкинском бульваре.

Когда-то давно здесь был аэродром полярной авиации. Теперь от него осталась только Аэродромная улица, в качестве напоминания.

Присел на каменный парапет у входа в метро.

Сейчас, наверное, будут звонить. Что случилось, в чем дело, где, что. Хотя деньги на телефоне кончились. Ну и хорошо.

Нет, не то чтобы там какие-то мысли о самоубийстве, или отчаяние, или еще что-то такое, просто тупое оцепенение, при котором любое действие кажется бессмысленным (так оно и есть), и полный упадок сил, и не хочется ничего делать, только бы оставили в покое, говорят, это признаки депрессии, ну, может быть, депрессия, да, наверное, лечь под теплое одеяло, свернуться калачиком, чтобы ничего и никого вокруг, чтобы не было ничего и чтобы только оставили в покое.

Холодно.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой водки в руке.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой пива в руке.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек, который там, в магазинчике, купил бутылку водки и две бутылки пива и убрал их в сумку, и вот он идет, с сумкой на плече, а там, в сумке, тихонько булькают водка и пиво.

Из стеклянного магазинчика вышел молодой человек с бутылкой пива в руке, остановился и стал пить пиво прямо из бутылки.

Недалеко от стеклянного магазинчика лежит человек, прямо в снегу.

Мимо то и дело с грохотом проезжают трамваи шестого маршрута.

Холодно.

Спустился в метро, сел на скамейку, там, где останавливается первый вагон.

Вот уже пронеслось мимо двадцать или тридцать поездов в сторону центра, а он все сидит и сидит, неподвижно уставившись на составленную из железных букв надпись “Сходненская” на стене. И он будет здесь сидеть еще очень долго, а потом встанет, выйдет из метро и поедет назад, домой, в Митино.

 

Фабрика. Осень. Дорога

 

— Нет, ну это уже просто невозможно так. Честно говоря, надоело уже, — сказал Александр Александрович.

— Ну подождите, подождите, давайте разберемся. Все ведь не совсем так, как вы говорите, — сказал Александр Александрович.

 

Александр Александрович и Александр Александрович стояли посреди так называемого автобусного круга, хотя это был вовсе не круг, а, скорее, прямоугольник с непрямыми углами, и углов было не четыре, а больше или меньше. А круг — это просто потому, что сюда иногда приезжает автобус и, постояв, разворачивается и уезжает обратно. Автобусный круг располагался около маленькой сутулой фабрики — ворота, будочка у ворот, забор, корпус, еще корпус, труба. Ворота открыты, и там, внутри, на фабричном дворе, валяются, стоят и высятся разные железные и деревянные предметы, по отдельности кажущиеся бессмысленными и жалкими, но все же в своей совокупности имеющие какой-то тайный смысл. Вокруг круга и фабрики — поселочек, состоящий из домов и людей. Александр Александрович и Александр Александрович продолжали разговор, который, судя по всему, начался не сегодня и не вчера, может быть, в какую-то совсем отдаленную эпоху, когда здесь не было ни фабрики, ни поселка, ни тем более автобусного круга.