другом,который скрывался в них — и постепеннопоглотил, слопал каждого.
Мне всегда казалось, что внутри нас живет еще один человек. Незнакомый, собранный на другой фабрике. Из историй, о существовании которых мы до времени даже не подозреваем. Чье лицо лишь изредка проступает сквозь наши черты и делает их неузнаваемыми.
Героям из моей пьесы судьба дала возможность увидеть этого человека. Испытать страх и трепет, глядя на отражение в зеркале. Да, именно об этом — о страхе и трепете перед собственным отражением — и была моя пьеса.
Ее приняли к постановке в год, когда главный зачислил студентов. И я покорно отдал покровителю половину гонорара. Не догадываясь, какой подарок он приготовил мне на самом деле.
Увидев актрису на главную роль, я обомлел. Я понял, что давно влюблен в эту женщину с рыжими глазами, которая сто лет назад сыграла в знаменитом детском фильме. Оказывается, теперь она работала в этом театре!
Тогда на душе у меня стало спокойно и весело. Как бывает, если знаешь, чем все закончится. И можно потянуть время. На репетициях, когда она, сцепив пальцы, ждала выхода, я стоял сзади. Я мысленно раздевал ее — расстегивал молнию, ладонью проникал под платье. Потом целовал за ухом, в лопатку. В шею. Мне казалось, она выходит на сцену голой, правда. И произносила слова, мои слова.
А значит, что все остальное принадлежало мне тоже.
После одного из прогонов завлит затащил нас к себе. Прикончив полбутылки “Армянского”, он куда-то исчез, пропал с концами. Я запер двери, обернулся. Она стояла у стрельчатых окон и смотрела на улицу, наклонив голову. Сцена повторяла финальный кадр из фильма, и все мысленное просто сделалось явным, причем в той же последовательности.
Кожаный диван отлипал от голого тела, как пластырь.
Она спросила зажигалку. Мне показалось странным, что этих слов нет в моей пьесе. И сигаретного дыма, который повис в сумерках, — тоже.
Свадьбу устроили сразу после премьеры. Отмечали всем кагалом в служебном буфете. Когда под занавес нагрянул “дед”, народ притих, заулыбался. Плотоядно приобняв невесту, он предложил за жениха. Все вокруг стали озабоченно озираться.
“Ну, в общем, за него”, — подытожил он в пустоту, пригубил.
Я понял, что в этом собрании меня никто не замечает.
Когда все разошлись, мы вышли на сцену. Два часа назад здесь кипели страсти, играла музыка. Мы выходили на поклоны. А сейчас тишина, сумерки. Пахнет пылью, перегретым металлом. Потными тряпками. Она встала по центру, запустился круг. Мы уселись спиной к спине, и театр медленно поплыл вокруг нас.
Кирпичный задник с фанерным садом, подложа, авансцена.
Подсвеченный дежурными лампами, зал напоминал гигантскую полость рта.
5
Ночной Ашхабад пах остывшим камнем и хлебом. Спускаясь по трапу, я жадно втягивал сухой зимний воздух, который струился из невидимой пустыни.
Транзитный накопитель напоминал спортивный зал. Голые грязные стены, сетки на окнах. Стальные крашеные лавки. Я занял очередь в буфет, она отправилась искать место — но через минуту вернулась.
— Сиденья ледяные.
Заказали два коньяка. Квелая буфетчица с песочным лицом нацедила по рюмке. Жена чокнулась с портретом вождя на этикетке.
— Первый раз в Таиланд? — сказал кто-то рядом.
Несколько человек как по команде посмотрели в нашу сторону. Это был мужчина лет тридцати или пятидесяти, без возраста. Он сидел справа, за стойкой, и держал в руке рюмку, причем странного синего цвета.
— Давно хотели, но… — Я вдруг понял, что моя рюмка точно такая же, только стекло зеленое.
Мы выпили, он шумно выдохнул.
— А я в шестой… — Он постучал по бутылке.
Буфетчица снова наполнила рюмки.
Оказалось, у них компания. Приезжают на Новый год из разных городов. Бронируют один и тот же отель. Встречаются, проводят время.
— Массаж, катера. Без жен, конечно. Но мне все равно, я холост.
Мы снова чокнулись, он развеселился. Стал что-то насвистывать. Положил руку на плечо (мне почему-то все кладут руку на плечо). И я понял, что насвистывает он мелодию из фильма, того самого.
Чтобы сменить тему, посетовал на дорожные неудобства. Что бессонница, а завтра незнакомый город.
— И где жить — неизвестно.
— С жильем все просто, я посоветую. — Он вытер носовым платком капли пота. — Не обращайте внимания. Первый раз всегда так.
Поднял рюмку, улыбнулся.
— Когда знаешь, что впереди, все это, — обвел пухлой рукой зал ожидания, — не имеет значения.
— А что впереди?
Убрав платок, пристально посмотрел в глаза.
— Рай, дорогой товарищ. Самый настоящий рай.
Мы обернулись к ней, но место за стойкой пустовало.
Он понимающе кивнул, мы выпили. Я полез в кошелек, но он замычал, тыкая большим пальцем в грудь. Те, кто узнавал ее, обычно платили за нас обоих.
Она стояла в дальнем конце зала. За стеклом витрины лежали туркменские балалайки, шерстяные дерюги. Ковры с кубистическим лицом отца народов. И моя тень падала на их узор.
— Хорошо пообщался? — спросила, не отводя глаз.
— Он поможет нам устроиться.
— Мы не дети!
Голос аукнулся в пустом пространстве, на лавках дернулись разутые ноги.
— Давай выйдем наружу.
Я схватил ее за плечи, потащил к стеклянной двери.
— Ты что, забыл, что я простужена? — Она упиралась.
