Новый мир, 2006 № 09 - [11]

Уехали молодые.

А сорокалетняя Жанна наготовила еды, гору еды, но сама есть как-то не ела. Она молчала. Она вдруг замкнулась. День… Два дня… Ночью плакала… А Илья Васильич ел и ел наготовленную еду, было вкусно. Жанна стряпала отлично! Но на четвертый, что ли, день Жанна с ним простилась и уехала. Совсем уехала. Она объяснила Илье Васильичу, — да, да, она рассчитывала, что они распишутся и что дача со временем останется ей. Хоть что-то… Она готова была и десять, и пятнадцать лет обслуживать и обстирывать его, старика, до конца… до последнего дня… но, отдав ему половину жизни, она хотела иметь некую награду.

Илья Васильич остался на даче один и весь день мысленно разговаривал с ними всеми — с Жанной, которая так поспешила уехать… С сыном-неудачником… И со старшим, удачливым сыном, который не разрешил ему жениться… Который так неправильно понимал жизнь.

Илья Васильич и с невесткой (мысленно) говорил, словно бы она все еще стояла у зеркала и ласкала там свой прыщик.

С перерывами старик говорил сам с собой весь день и еще полночи. А с следующего утра, все себе высказав, поехал в Москву. Илья Васильич не знал, куда и зачем он едет, и, возможно, поэтому приехал в самый центр. В воздухе старику чуялось некое напряжение, и он шел, шел… Его туда тянуло. Как он сам говорил после, его тянуло, его что-то веловсе центрее и центрее… Он остановился, только оказавшись в людской гуще. Огляделся и увидел, что вокруг него старики. Сотня, если не две сотни стариков, совсем не шумных и уставившихся глазами в одну сторону.

Старичье глазело на Белый дом… И на танки, с чуть поднятыми и уже нацеленными на Дом дулами.

Осенний денек был тёпл, кое-кто из стариков накрыл все же голову нелепой вязаной шапочкой. Кое-кто были в староватых шляпах. Но основная масса стариков былапростоволосаи белоголова.Одуванчики,у него именно так мелькнуло.Божии одуванчики…Илья Васильич даже удивился — кругом старики! Откуда эти старые перцы? Чего им надо?.. Он ощупал свою голову — ага, я тоже бел...

И тут он засмеялся: возможно, у каждого здесь старикана поначалу мелькнуло — он вроде молод, а кругом почему-то старичье!

Одно из объяснений этого белоголового сбора было (где-то в газете) вот какое: в 91-м году, если уж говорить о площадях в центре Москвы, первыми туда сошлись и сбежались молодые. Именно молодые шумели и лезли в 91-м под танки… Ярые!.. Красивые в гневе!.. Куда ни глянь, свежие, энергичные лица. Зато, мол, в 93-м первыми выползли поглазеть старики.

Постепенно и в 93-м всё на тех улицах, конечно, смешалось — и возрасты, и лица, но первыми в 93-м были старики… Сначала все-таки мы, белые одуваны. Этакое метафизическое уравновешивание 91-го года. (В 91-м власть разрушалась, а в 93-м возникала вновь.) Просыпающаяся власть напрягает стариков. Волнует!.. В этом газетчик, возможно, угадал. Старики — гениальный народ. Вот только они никак не умирают вовремя.

Зато газетчик не прав насчет нашего якобы запоздалого тщеславия: мы вовсе не хотели в последний раз (он так и настрочил —в последний раз в жизни) приобщиться к Истории, какая чушь! Мы, старики, уже не претендуем. Мы, старые, съели свое тщеславие… вместе со своими зубами… вместе со своей проросшей в подполе синей картошкой. Нам не надо. Нас уже можно закапывать. Консенсус… Мы просто так выползли из своих нор и пришли. Мы не знаем, почему мы туда пришли, в этих немодных шляпенках и нелепых вязаных шапочках не по погоде. Бывают процессы и поступки, природы которых мы не знаем… И вы не знаете… И никто не знает.

Просто посмотреть на эти ревучие танки, на кой-где пробитые почерневшие стены Дома… на стрельбу, на кровь… И ни мыслишки иной. Мы пришли постоять. Мы с удовольствием пришлинепонимать.

Возле оцепления Белого дома… От моста слева… Эти две сотни качающихся одуванчиков (стоя, старики покачиваются) я увидел из машины. Так получилось.

Поворачивая к Дому ближе (Даша крутанула рулем), мы прибавили скорости, но я успел их заметить. Мое сердце успело заметить их и ёкнуть — старики… Мое место было с ними. Я его даже отыскал глазом — прогал. Кусочек пустоты. Там меня не хватало. Там, как поется, как уточняется в песне, был и для меняпромежуток малый… С ними! я с ними! — я такой же белоголовый обалдуй. Я почти признал в одном из двух сотен стариков Илью Васильича — он ли?..

Я заерзал на сиденье поворачивающей машины, я даже рванулся дурак дураком — не выпрыгнуть ли?

— Петр Петрович, не дергайся. И не робей! — строго сказала Даша.

Мол, это от страха. Мол, старикан увидел танки. Ей так показалось. Стариков каждый раз подозревают в неполноценности, когда правильно подозревать их в ребячестве — в неизжитом детстве.

А я еще и еще оглядывался на белоголовых. Неправильно мне было уезжать от них. Неправильно, нечестно, постыдно. Я сидел, подпрыгивал на сиденье, душой дергаясь к ним!.. Но что было поделать!.. Дергался и всё больше понимал, что я прохожу, проезжаю, проскакиваю мимо!.. удаляюсь от них!

И все же. Ведь я тоже оказался здесь без всякого предварительного уговора, без сговора. Меня тоже примагнитило. Тоже загадка. И пусть мимолетом, но я коснулся этого непонятного (и подчеркнутого присутствием танков) стариковского места. Причастился.