Меньше всего либеральные проекты Александра заслуживают закрепившейся за ними оценки как “расплывчатых” и “неопределенных”: речь шла о постепенном развитии идей Екатерины, о неуклонном “приближении сверху” этих идей к реальностям страны. Готовя гарантии свободных промышленности и торговли, частной собственности и предпринимательства, Александр и его друзья постоянно подчеркивали: все это, в принципе, в Жалованной грамоте императрицы уже есть. Но до сих пор эти слова, как написал граф Воронцов, “не могли оказывать большего влияния на действительность, чем прекрасные сентенции Сократа, Марка Аврелия, Цицерона и многих других”. Теперь же речь шла о “материализации” екатерининских проектов, облечении их в конкретные, “работающие” государственные акты.
Как и Екатерина, Александр начал с проектов отмены крепостного права. Как и она, оставил эти поначалу упорные проекты для будущего: устранять зло сложнее, чем гневно его клеймить, и отмене будет предшествовать упорная и тяжелая, четвертьвековая подготовительная деятельность Николая. С чего же действительноможнобыло начать? С просвещения.
В 1815 году Александр дает либеральную конституцию присоединенному к России Царству Польскому; в 1818-м поручает Н. Н. Новосильцеву составить проект конституции для всей России. “Образование, существовавшее в вашем крае, дозволило мне ввести немедленно то, что я вам даровал, руководствуясь правилами законносвободных учреждений, которых спасительное влияние надеюсь я при помощи Божией распространить и на все страны, попечению моему вверенные”, — сказал Александр, выступая в польском Сейме. Потом пришел черед дать права Финляндии, и память царя в этой стране чтут и посегодня. Свое твердое намерение дать конституцию и России Александр подтвердил и в 1825-м, незадолго до своей смерти или ухода.
Свобода начинается с просвещения. Значит, географически — с западных губерний. Сословно — с высших слоев. И Александр разрешил открытие частных типографий3, бесцензурный ввоз книг из-за границы, свободный выезд русских подданных за рубеж…
В начале позапрошлого века русское образованное общество получило полную свободу. Не политическую — “всего лишь” гуманитарную. Ничем не гарантированную свободу: события Сенатской площади сметут ее в несколько часов. Но могло ведь возникнуть какое-либо встречное намерениям правительства движение — за укрепление свобод, за дальнейшее раскрепощение России? Или хоть широкое просветительское, для начала?
Ничего такого в России не возникло. Человеческая база реформ, в сравнении с екатерининским временем, заметно сужается: та эпоха дала созвездие блестящих имен — друзей и соратников Александра можно пересчитать по пальцам. Там, в XVIII веке, — яркая и неоднозначная фигура Новикова, с его бесспорным просветительским талантом. Но вот наступила свобода книгопечатания, и… ничего похожего мы уже не видим: крупные книгоиздатели появятся заметно позже, и у них не будет уже шанса существенно повлиять на ход событий в стране.
Освобожденное царем общество стало вяло ждать дальнейших освободительных действий правительства. Не дождалось. Реформы стали “пробуксовывать”, захлебываться, отступать. И вот тут-то реакция общества не замедлила: “жестокого и бессмысленного деспота” было решеноубрать.
“Прекрасное начало”… одобрение общества… застой, наступление реакции… ответом — принесенные из Европы освободительные идеи, декабризм… Эти стереотипные оценки стоит наконец обозреть непредубежденным взором. Царствования Екатерины и Александра дают уже единую типологическую картину. И власть, и общество заимствуют многие идеи у Европы; норазныеидеи: радикальные — общество, либеральные — власть. Власть действует, общество наблюдает, присвоив себе безусловное право постороннего оценщика и судии. А отступившему реформатору оно хладнокровно выносит и смертные приговоры.
Десятки образованных молодых людей, с энтузиазмом обсуждающих, кого из многочисленной царской семьи вырезатьнеобходимо. А кого, пожалуй, можно и пощадить. И, на другой стороне, — царь. Прекрасно знающий о заговоре. Но отказывающийся хотя бы арестовать бунтовщиков, беспомощно разводящий руками: “Я им не судья”.
Рассуждающим о проблеме общества и власти в России необходимо четко самоопределиться в этом раскладе. Ибо невозможно быть наследниками якобинцев и реформаторов одновременно. Надо выбирать.
Конечно, последующее развитие усложнит картину российской действительности, с течением времени появятся в стране и просветители, и реформаторы. Но сравнимой с радикалами роли они в нашемобществеиграть никогда не будут. С другой стороны, и власть через два царствования откажется от имперской идеи, идеи свободы и идеи реформ. Но именнообщественныйфеномен, декабризм, станет одной из важнейших причин этого отказа.
Сенатская площадь
Декабристские революционные общества просуществовали менее десяти лет (основателями первого из них стали рюрикович И. А. Долгоруков и двое гедиминовичей, С. П. Трубецкой и Ф. П. Шаховской; четвертый основатель — будущий автор наиболее кровожадных планов, П. И. Пестель). Миф о “людях Декабря” начал твориться уже в день стояния на Сенатской: мало кто понимал, что происходит в столице. Творился миф русским обществом; полноценным же участником процесса сотворения его стало николаевское правительство. Материалы Следственной комиссии дали картину, убийственную для обвиняемых, и неудивительно, что правительство опубликовало их. Однако дальнейшие публикации тотчас были запрещены, напечатанное же быстро стало библиографической редкостью. Естественно, что время начало работать на каторжан: несчастных у нас любят, и никто не собирался разбираться в том,
