Новый мир, 2005 № 12 - [20]

Лето началось со скандальчика. А он — с чего? Правильно: в корпункте затрезвонил телефон.

Иногда мне кажется, что флюиды, излучаемые человеком на другом конце провода, предопределяют тональность звонка: то воркует, то заливается в нетерпении, то бьет в набат.

На этот раз из трубки рвалось раздражение.

— Дупак говорит, — услышал я и приглушенно хохотнул.

— Чему вы смеетесь?

— Извините, это не к вам.

Не объяснять же, что с такой фамилией в Польшу лучше не заворачивать. “Дупа” означает место пониже спины. Употребляется с великим удовольствием и звучит в самых замысловатых комбинациях.

Гражданин с рискованной фамилией брал быка за рога:

— Юрий Петрович спрашивает, где наши журналисты.

— Какой Юрий Петрович?

— Вы корреспондент или нет? Не знаете, что в Варшаву “Таганка” приехала?

— Конечно, конечно. — Я сообразил, что речь о Любимове.

— Я директор театра, а Юрий Петрович интересуется, почему наши журналисты не приходят на спектакли, не берут интервью.

— Извините, но почему вы об этом меня спрашиваете?

— Вы же парторг журналистов!

— Не понял. Вы хотите, чтобы я по партийной линии обязал коллег являться на спектакли?

Гастроли “Таганки” ажиотажа не вызвали.

После своих режиссеров-затейников авангард Любимова показался полякам наивным.

Без привычного аншлага Маэстро занервничал.

Высоцкий хворал в Париже. Любимов уговорил его приехать.

“Гамлета” сыграли при полном аншлаге.

Зрители были в восторге.

Оксанка кричала “браво”.

Высоцкий бессчетно выходил с поклонами.

Я впервые видел его так близко.

Подумал: “Какое измученное лицо!”

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?

Высоцкому оставалось чуть больше месяца.

Хотя — с какой стороны смотреть…

Тягостные сцены в мясном магазине, который называют “дипломатическим”. Там отовариваются работающие в Варшаве иностранцы.

В обычных магазинах с мясом, колбасой — перебои. Выбросят — тут же очереди.

В “дипломатическом” — глаза разбегаются: шинка, вырезка, карбонад, ветчина, корейка, охотничьи колбаски.

Впускают строго по пропускам.

Бывает, кто-нибудь из “аборигенов” пытается проникнуть. Давка у двери, крики.

Выходишь с набитой сумкой — на тебя смотрят так, как будто ты не купил, а украл.

Вчера у входа меня остановила старушка.

— Пан сюда? — спрашивает.

Так и не стал я похожим на иностранца.

— Проше пана, у меня внук заболел. Не купите полкило телятины?

— Может, еще что-нибудь?

Испугалась:

— Нет-нет, только телятины. Полкило...

С 1 июля повысили цены на мясные продукты.

В воздухе пахнет грозой.

Газеты молчат. Ходят слухи, что пошла волна забастовок.

В конце июля я, как и все варшавские “совки”, навострился в отпуск.

— Уезжаешь? В такое время! — удивляется прилипчивый Бернар. — Ведь забастовки!

Молчу с видом перегруженного информацией знатока.

— Ты, Толья, — француз не унимается, — как Герек!

— Это почему?

— Тот тоже в Москву уехал. На Олимпиаду. Болельщик…

Очищенная перед Играми от всего, что плохо лежит, и от всех, кто плохо выглядит, Москва напоминает коммунальную квартиру, ставшую после ремонта отдельной: простор, чистота, достаток.

Не хочется верить, что схлынут завещанные бароном Кубертеном страсти, улетит ласковый Мишка и все вернется на круги своя: очереди, темнота, грязь, злость…

Семейство разделилось по интересам.

Лариса (подвижница!) занялась ремонтом квартиры.

Мне в месткоме дали три путевки на Рижское взморье.

Дом отдыха в Юрмале ненавязчивым сервисом напоминает туристскую базу. Одна отрада для ребят — море.

Утром Оксана, глядя, как я бреюсь, неожиданно попросила:

— Пап, оставь усы. Интересно, какие они у тебя.

К концу отпуска над губой выросла хохлацкая, загибающаяся книзу, полоска.

Дочь в восторге:

— И ходи в них!

— Последнее слово за мамой.

Вечера я просиживал в холле, уткнувшись в телевизионные новости. Утром — по дороге на пляж — покупал органы печати.

Ни экран, ни газетные полосы сведений о временно покинутой стране пребывания не сообщали.

Была братская Польша — и пропала.

Греясь на милосердном солнышке, я НЕ ЗНАЛ…

…что Анна Валентинович уже уподобилась Аннушке из “Мастера и Маргариты”. Правда, та пролила масло на рельсы, а пани Анна добавила его в огонь, украв… воск.

Серьезные революции начинаются с пустяков.

Администрация Гданьской верфи давно конфликтовала с Анной Валентинович, крановщицей, бывшей ударницей, а теперь — активисткой подпольного профсоюза.

Нынешним летом — очередной скандал.

Валентинович увольняют, обвинив в том, что она пыталась украсть воск, чтобы приготовить из него поминальные свечи. Поминали демонстрантов, погибших на гданьских улицах десять лет назад.

Цех, где трудилась Валентинович, прекращает работу.

Требование одно: восстановите!

Дирекция — ни в какую.

Звонят из горкома партии: делайте что хотите, но чтоб забастовки не было.

За бывшей стахановкой посылают машину пана директора. Привозят на верфь. Подписывают приказ. Восстанавливают.

Но… поздно.

Забастовали другие цеха...

Окунаясь в море по колено, я НЕ ЗНАЛ…

...что Лех Валенса уже перелез через забор и попал в историю.

Слесаря с буденновскими усами работяги уважают — за настырность. Его увольняют, сажают, а он все про независимые профсоюзы…

Через забор перелез вовремя: на верфи уже выбирали забастовочный комитет.