Коридорчик был глухой, короткий — тупичок.
В туалете лежало душистое мыло, висело чистое махровое полотенце. В зеркале Васенька увидел себя.
Сходив в туалет, он вновь поглядел на себя в пятнистое, щербатое зеркало. Пустил горячую воду. Стянул грязный свитер. Залез под кран. Намылил лицо, голову, шею, подмышки. Смыл грязную пену. Обтерся сухим полотенцем. Вновь погляделся в зеркало. Лицо стало розовым, детским. Мочки смешно оттопыренных ушей покраснели. Васенька быстро натянул свитер, пригладил мокрые вихры. У стены стояло ведро с тряпкой. Васенька собрал с пола воду. Ополоснул руки.
На барьере ждала его кружка черного, горячего, как огонь, чая. Сладкого, мятного, душистого. На тарелке лежали белые бутерброды с вареной колбасой.
Человек за барьером уже попивал из своей кружки.
— Вон стул у стеночки. Придвигай.
Человек за барьером ничего не спросил, просто выключил радио. Это было как желание слушать. И Васенька рассказал свою историю. Что мамка его умерла, что папка его неизвестно где, что сродственники его из квартиры погнали насовсем.
Выслушал человек внимательно. Ничему не удивился. Васеньке стало спокойно, как будто уже все испытания он прошел и беседовал сейчас в тишине с самим апостолом Петром, простым, босым, все повидавшим, хранителем ключей, висевших на щитке в гардеробе на гвоздиках. За чаем Васенька их углядел. А еще — круглые, бесшумно идущие часы. Да свою собственную куртку на пустой вешалке.
— Интересно, — сказал Васенька, — а вот человек прошел в пальто, с такой шапкой, где его пальто?
— Они у себя в кабинетах раздеваются, — сказал апостол.
Васенька зевнул вдруг и покачнулся, забывшись на мгновение сном.
— Это я от горячего.
— Иди-ка ты туда, в тот же проход, только не направо теперь, а налево. Там закуток с лежанкой. Только обувку скинь.
Васенька обувку скинуть не успел, уснул сидя. Но проснулся он босым, лежащим под одеялом в кромешной тьме. Шуршала мышь, как давеча, в злополучном том доме.
Когда он очнулся в другой раз, из прохода падал электрический свет, доносился чей-то разговор. Женский голос и мужской. Васенька сквозь дрему слышал эти голоса, невесть о чем говорящие, — Васеньке все казалось, что о нем.
Окончательно он проснулся в тишине. Падала полоса света. Васенька откинул одеяло. Надел свои ботинки, настоящие солдатские, купленные по осени на рынке. Расправил на лежанке одеяло. И вышел из закутка.
В гардеробе на месте апостола Петра сидел совершенно другой человек.
Это был солидный седовласый мужчина, в костюме, белейшей рубашке, с узким, под горло подвязанным галстуком, с гладкими, тщательно выбритыми щеками, впалыми от старости.
Приемник исчез. На лаковом барьере лежала газета. На газете — очки. В очках отражалось электричество.
Человек за барьером смотрел на Васеньку холодно.
Прямо министр, подумал Васенька. И поздоровался.
— Здравствуй, — важно ответил министр.
— Я это, — сказал Васенька, — а где тут вчера был дядечка?
— Наверху, — сказал министр.
Надел очки.
Развернул газету.
Васенька подошел к лифту и нажал кнопку, тотчас же загоревшуюся. Надо сказать, что до этого он видел лифты только в кино.
Двери замкнулись, а Васенька еще не нажал ни одной кнопки в кабине. Он сообразил, что кнопки с цифрами означают этажи. В этом лифте таких кнопок было всего две: с цифрой «один» и с цифрой «пять». Первый этаж был, очевидно, тот, на котором лифт стоял. И Васенька нажал на кнопку с цифрой «пять».
Лифт был просторный, с зеркалом во всю стену. На боковой стене криво чернела надпись. Вася склонил голову и шепотом прочел по складам: «Аня, я тебя люблю». Лифт разомкнул двери.
За лифтом следовало фойе с буфетной стойкой и довольно большим цельным окном напротив, с сереющим за ним декабрьским небом. Уборщица мыла паркетный пол, переставляя стулья. На столах в вазочках стояли сухие цветы. За стойкой в стене было окно раздачи. За ним горел свет, слышались голоса, стук ножей, горячее масляное шипение, россыпь смеха.
— Здравствуйте, — сказал Васенька уборщице.
— Здравствуй. — Она выпрямилась и посмотрела на него.
— Я это… Дядечку ищу. Босой он. Он снизу.
— Филатыча? На шестом этаже погляди.
— А это какой?
— Это пятый.
— Как же? В лифте шестой кнопки нет.
— Без лифта. В тот проход и по лестнице.
Из прохода можно было повернуть на лестницу, а можно было в коридор, просторный, высокий, со множеством фотографий по стенам. С фотографий смотрели очень красивые женщины и не менее красивые мужчины в не виданных Васенькой нарядах, шляпах, шляпках. Глаза прекрасных женщин и мужчин были печальны и смотрели, конечно, не на Васеньку, а устремлены были в какую-то дальнюю даль. Фотографии объясняли надписи. Но Васенька не стал их читать: слишком мелко, слишком много, слишком тесные буквы. И по пустому коридору он прошел совсем чуть-чуть, опасаясь этой пустоты. Да и взглядов со стен из черных глазниц…
Васенька вернулся к лестнице. Поднялся на пролет и услышал пение.
Он приостановился.
Пел мужчина. Хорошо, как будто по телевизору. Без музыки, прямо так.
Васенька послушал, но не понял, о чем он поет. Как будто на иностранном языке. И стал тихо подниматься навстречу голосу.
