Она будто задремала наяву. Впрочем, и шофер за рулем не переставая протирал глаза кулаками. Дорога запетляла среди полей, лишь на горизонте синели леса рваной узорной каемкой. Мужчины начали перекликаться между собой ничем не примечательными фразами, а дышали так, будто воздуха не хватало, и слова из их уст выплевывались без окончаний, и хотя бы это указывало, что подъезжают к Бекачину. По сторонам все больше попадалось построек, столбов, и больше машин ехало туда и назад по дороге. Становилось как-то торжественно — у мужчин задергались сердца в груди, их томление и Валерии невольно передалось, однако почему-то становилось страшно находиться рядом с ними, когда прежде ничего подобного девушка не ощущала. И вот тут праздник почувствовался особенно ясно. Как только показались вдали многоэтажные дома в пепельно-бурой дымке, Валерия попросила Ваську остановиться. Ее слова прозвучали среди хриплого шепота мужчин — будто что-то порвалось, затрещала какая-то материя, и никто у девушки не поинтересовался, почему она пожелала — именно здесь, в поле, где нет ничего.
Шофер остановил автобус. Валерия поблагодарила и выпрыгнула из кабины.
— Посмотрю, все ли в порядке, — сказал Анатолий и прошел вслед за шофером вдоль автобуса.
Валерия не ожидала, что и они вылезут, и — растерялась. Шофер открыл сзади дверки. Валерия увидела внутри гроб. Анатолий взобрался по лесенке, и шофер — за ним; они вдвоем сняли с гроба крышку. Шляпа на Анатолии зацепилась за крюк на потолке грузового отсека и упала в гроб. Анатолий поднял ее, но на голову не нацепил, повертел в руках и зажал между коленями. Валерия отвернулась и быстро пошла вдоль изгороди, за которой земля истоптана в черную вязкую жижу, и в отпечатанных на ней копытах блестело солнце. К девушке тянулись морды, жевали и глядели с тоской. Она спряталась в стаде и вздохнула с облегчением. Вокруг хлестали по изъеденным до крови бокам хвосты и мелькали ожесточенные злые слепни. Она зажмурилась, чтобы этого ничего не видеть, и, сосредоточившись невольно на одних заунывных звуках, стала напевать, сама не зная что, повинуясь сердцу — и не своему, а какому-то чужому, далекому, — очень тихо, не своим голосом, пропела колыбельную, — не осмеливаясь открыть глаза, пока автобус с покойником не уехал; затем повернула назад.
По дороге несется такси. В нем Валерия узнала Федю — он почему-то без очков, будто снова прослезился; и его лицо промелькнуло так быстро, что девушка усомнилась — он ли?. Перебегая шоссе, она необыкновенно остро почувствовала ускользающую жизнь, когда на сизом асфальте под ногами разжигалась на ветру сигарета, которую выбросили из такси. На другой стороне шоссе Валерия поднимает руку навстречу первой машине из Бекачина.
5
В стене — окошки, одно над другим на каждом этаже. В окошках дерево. Чем выше — ветки переплетаются сильнее. Наконец на лестничной площадке столы и стулья, друг на друге, последние — вверх ногами. Сережка поворачивает по коридору, нажимает на кнопку у двери без номера — прислушался, еще раз нажал. Напротив выглядывает из квартиры старуха.
— У меня каждый раз, — заявила она, — телевизор мигает.
Рита видит сон.
Я, моя подруга и ее друг идем, будто в театральной декорации, по картонному переулку — без крыш; в окнах верхних этажей — не потолки, а небо. После полудня палящее солнце. В тени от домов лежат огромные собаки со вспоротыми животами. Кровь из ран не льется — ее просто не существует. Собаки судорожно дышат, высунув языки, — очень жарко, даже в тени. Выходим из города, за стеной нет ничего и гул.
От ощущения звенящей пустоты Рита просыпается и выбегает в коридор, чтобы открыть дверь. Затем они садятся на диване с неприбранной постелью. Рита положила руку малышу на плечо, а он выпятил губы, чтобы поцеловать ее, — вдруг девушка вскакивает, ее рука проскользнула по Сережке — он не успел даже поцеловать ее, и — там, где она проскользнула, — осталось очень теплое приятное ощущение, еще мальчик почувствовал, какие у нее длинные пальцы, и — отодвинулся от девушки, испугавшись себя. Тут без звонка стучит каблуками Ребров.
Увидев Сережку, он засмеялся — как-то странно смеется! — и мальчик отметил, что Ребров в растерянности — не знает, какой предлог найти, чтобы быстрее удалиться, и — смеется он в отчаянную минуту, и чем громче смеется, тем положение его — труба, а он вида не хочет показать. Все же Ребров оборвал хихиканье и заговорил вкрадчиво с Ритой. При этом вел себя так, будто не знает брата Валерии, и мальчик не стал напоминать о вчерашнем знакомстве. Наконец Ребров вынул из кармана деньги и попросил Сережку, чтобы он принес вина.
Мальчик в недоумении оказался на улице. Старуха, у которой мигает телевизор, вывела на весенний воздух больного мужа. Сережка поздоровался — она головы не повернула, а старик, улыбаясь, поклонился.
На стене реклама: человек с поднятой рукой. К ладони приклеена бумажка, и на ветру кажется, что он машет рукой. Сережка тоже помахал в ответ, как раз в этот момент из-за угла появилась учительница.
— Почему ты не в школе?
— Я болею, — пробормотал мальчик, взъерошив чуб.
