Новый мир, 2004 № 01 - [37]

Она посмотрела на Сашку и впервые, кажется, увидела его каким-то другим взглядом; потом попыталась представить себе своих однокурсников, атакующих вездеход, и поняла, что это не смешно, а даже неприлично отчасти. Но уж они бы нашли, что сказать в свое оправдание. Чего-чего, а слов им всегда хватало!

Она впервые осмелилась обратиться к Николаю:

— А как же вы так смогли — с больной ногой-то?

— Вот так и смог, — обрубил он, не оставляя ей возможности для продолжения разговора.

Шварц встал и хлопнул себя по карманам:

— Ты бы сдерживал, Коля, себя…

Тот промолчал. Сашка достал откуда-то карты и, перетасовав, спросил, явно желая разрядить напряжение:

— Ну что, в «дурачка» сыграем?

Никто не ответил.

— Я по берегу пройду, — сказал Шварц.

Ничуть не расстроившись, Сашка сдал на двоих и, насвистывая под нос какой-то дурацкий мотивчик, тут же выиграл у Николая первую партию.

— Подставляй нос.

Ей неприятно было, что Сашка хлещет по носу проигравшего партнера, а тот терпит, как будто они балбесы какие-то, а не герои.

Они ведь были герои?

Как аргонавты в старину. Наверняка и аргонавты были грубым мужичьем и охальниками.

Николай тем временем снова проиграл. Воодушевленный Сашка не мог сидеть спокойно и, отсчитывая удары по носу Николая, то и дело оборачивался к ней, как бы приглашая разделить с ним радость победы. После каждого удара желтый глаз Николая прищуривался, непроизвольно наполняясь слезой.

Ей стало не по себе.

— Это он ради тебя, — с усмешкой глупо сказал Николай. — Вишь, как расстарался…

— Знаете что…

Собрав грязные миски, оставшиеся после ужина, она спустилась к реке и тут терла их серым мелким песком, чувствуя, как на глаза навертываются слезы бессилия и обиды. Какого черта этот старый импотент приклеился к ней? Ей-то какое дело до его комплексов?! Но не успела она вымыть и пары мисок, как услышала за собой шаги. Это был Николай. Он шел прихрамывая и, конечно же, молча, держа в руке котелок. У воды он сел — с видимым трудом — и принялся драить песком сначала внутреннее, блестящее вместилище котелка, а потом внешнюю его сторону, закопченную огнем. Она смотрела на его шею — красную и жилистую, как канат, и вид этой шеи почему-то внушал ей все большую уверенность в том, что молчит он нарочно, назло ей, и будет молчать, пока воздух не лопнет от этого молчания.

— Эй, дядя, — вдруг произнесла она. — А ты чего такой злой?

— Боишься, укушу?

— Нет.

— Тишины боишься, людей боишься, себя боишься.

— Я недобрых боюсь. Вам-то я ничего не сделала, а вы уже с меня пошли шкуру драть, как будто я вам зачет должна сдать по физкультуре.

Николай помолчал.

— Я тебя не виню ни в чем. Только, думаю, не надо тебе было с нами ехать. Очень плохая примета — баба на корабле…

— Ах вот в чем дело! — попыталась возмутиться она.

— Да, в этом, — упрямо сказал хромой.

Ей надо было уйти подальше от всех, притвориться камушком и смотреть на эту гору весь вечер и всю ночь. А она осталась с этими мужиками, среди которых только Сашка, может, и был счастливым. А остальные были так переломаны настоящим, что один вид ее, вид нетронутый и ничем не опаленный, вид человека, не знавшего боли и к боли не привыкшего, да еще холеного по-московски и по-московски же, без сучков и задоринок, выделанного природой, заставлял этих несчастных беситься. Каждого по-своему.

Один любил своей нелепой любовью.

Другой так же уродливо ненавидел…

Как же она сразу не поняла?

Секунда длилась как вечность.

— О господи, — вскрикнула она и, бросив посуду, побежала вдоль реки.

V

Она шагала вдоль берега, не разбирая дороги, ослепленная обидой и окончательно потерявшаяся и, быть может, взаправду потерявшаяся бы в этой стране, ибо она не помнила себя и не знала, куда шла, как вдруг тяжелый плеск и шумное мокрое дыхание какого-то крупного существа остановили ее. Волна мурашек пробежала от затылка до пяток. «Одна по лесу не…» — так говорил Мальцев. Медведь?!

Оказалось — Шварц. Совершенно голый, он почти неподвижно парил в плотной воде реки, иногда всплескивая руками и делая шумный судорожный вздох. Увидев ее, он перевернулся на живот и как-то смешно на секунду поджался в воде, как всякий человек, не ожидавший, что его застанут за купанием.

— Я отвернусь, — сказала она.

— Да, — сказал он, вылезая на берег и, судя по звукам, торопливо вытираясь. — Вода холодная, снег в горах еще. Но после нее лет на двадцать моложе себя чувствуешь, честное слово. Люблю купаться здесь.

— А сколько вам?

— Тридцать шесть, а что?

— Морщин у вас много.

— Да, — сказал Шварц. — Морщины — это ничего.

Сгущались поздние сумерки. Стремительная вода реки, прежде воздуха вобрав в себя ночные тени, казалась почти черной. Над лесом, подсвеченный розовым закатным облаком, парил снежный купол горы.

— А хотите тоже искупаться, Лена? — вдруг спросил Шварц.

— Здесь?

— Конечно. Я отвернусь.

— Да, наверно…

Шварц подошел и посмотрел ей в глаза. Желая понять, чего же хочет он от нее, она вдруг опять угадала в его взгляде то самое призывное выражение, что когда-то поразило ее при первой встрече с ним. Это длилось одно мгновенье, но душа опять ожила и забила крылышками, и будь что будет — то, что происходит здесь с ней, никого не касается!