Новый мир, 2003 № 05 - [54]

— Да какой танк, к чертовой матери, тебя уже просто глючит на каждом шагу!

— Меня глючит?

— Да.

— Ну если ты не врежешься в него, я поверю тебе.

Миша спокойно заводит мотор и трогается. Мы проходим сквозь танк как сквозь туман и вновь оказываемся на темной дороге, где дальний свет упирается только в желтые пятна освещенного пустого шоссе.

— Ладно, — говорю я, — я потом тебе объясню, что это было. Развоплощение.

— О’кей, — соглашается Миша и прикуривает очередную сигарету. — Ты мне лучше вот что объясни: ты-то совсем уже развоплотился или все-таки думаешь поправляться?

— Я не мог развоплотиться за одну ночь. Проходы во времени… Впрочем, бог с ним, объясни, в чем дело.

— Мне нужен помощник. Ты сможешь торговать холодильниками?

— Думаю, да.

— Это монотонная работа.

— Я думаю, мне понравится их развозить.

— А ты хоть раз видел нормальные холодильники?

— Знаешь, мне понравятся любые, кроме морга. После этого случая ты должен меня понять.

Минут десять мы едем молча.

Владимир Коробов Последняя свеча

Коробов Владимир Борисович родился в Тобольске в 1953 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор-составитель книг «Путешествие к Чехову» (М., 1996), «Прекрасны вы, брега Тавриды. Крым в русской поэзии» (М., 2000). Стихи публиковались в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и других журналах и альманахах. Живет в Москве.

* * *

Багряным окроплен вином,

снежком январским оторочен —

шиповник замер за окном,

склонивши ветки у обочин.

И странно-беспокойный свет

от ягод лег в снегах окрестных,

как будто кровянится след

твоих, Господь, мучений крестных.

* * *

На улице метелица

гуляет, мельтеша.

Глядишь, еще шевелится,

болит еще душа.

Заблудшая? пропащая? —

прохожим невдомек,

на самом дне таящая

небесный огонек,

что с силою нездешнею

несет бессмертный свет

сквозь плоть окоченевшую

и жизни этой бред,

чтоб совесть в ярком пламени

сияла, горяча, —

в пустой и зябкой храмине

последняя свеча.

* * *

Б. Викторову.

Опять зима, зима, зима.

И снег сырой и грязноватый

укрыл озябшие дома,

как елки, прошлогодней ватой.

Опять друзья ушли в запой,

пичуги в гнездах притаились,

замысловатою резьбой

опять катки засеребрились.

Ну что ж! И ты себя уважь,

достань заветную заначку,

непозволительную блажь

осуществи, махнув на дачку

пустую…

                                       Канет за лесок

грохочущая электричка

(так чиркает о коробок

последняя средь ночи спичка),

а здесь такие терема

возвел мороз — аж стынет в глотке,

и кажется — сойдешь с ума

от неба, звезд, любви и водки.

* * *

Уже ты, брат, заматерел:

легко и просто

глядишь на Божий мир в прицел

креста — с погоста.

Друзья и недруги лежат

в могилах рядом.

И птицы черные кружат

над гиблым садом.

Но не возьмешь нас на испуг,

мы терты, биты.

Вот здесь лежит мой лучший друг,

травой увитый,

а там лежит мой лучший враг

под толщей глины —

соединил один овраг

две половины.

Настанет день, настанет час,

подам им руку…

Ну а пока, ну а сейчас

стерплю разлуку,

налью горчайшего вина

в стакан до края

и повторю их имена,

с них пыль стирая.

* * *

Ты сбросишь платье, словно кокон,

прильнешь, забыв о суете, —

так бабочка у чьих-то окон,

быть может, бьется в темноте.

Ее страшат заботы утра,

ей нужен свет запретных свеч,

чтоб крылья цвета перламутра

на том огне беспечно сжечь.

* * *

Уличному скрипачу.

Блаженна калеки улыбка —

он рад приближенью весны, —

рыдай, одинокая скрипка,

на злом пепелище страны,

рыдай в подворотнях московских

и на площадях городских

и вместо курантов кремлевских

рыдай в наших душах пустых.

Пусть робко, и жалко, и хрипло

играет калека-скрипач,

рыдай, одинокая скрипка,

по нищенке-родине плачь!

* * *

Сшивай небесное-земное

своими нитями, снежок,

воображение ночное

и тот, из детства, бережок,

где в синеве маячил парус

и обещал не то чтоб рай —

волны разбившейся стеклярус,

Тавриды богоданный край;

латай, затягивай потуже

все то, что сб`ылось — не сбылóсь,

кольцом январской лютой стужи

скрепляй, что сшить не удалось —

и обретенья, и утраты,

надежд цветные лоскуты,

накладывай зимы заплаты

поверх зловещей пустоты,

баюкай музыкой сознанье,

прикосновением лечи…

…Ложится снег, как подаянье,

в беззвездной нищенской ночи,

и под немое это пенье

все мается, едва дыша,

наивной верой в Воскресенье

заледеневшая душа.

Андрей Волос Путевка на целину (1954)

Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский институт им. Губкина. Постоянный автор журнала. Живет в Москве. Предлагаемый рассказ продолжает известный повествовательный цикл «Хуррамабад», за который в 2001 году писатель был удостоен Государственной премии РФ. Лауреат премий «Антибукер» и «Москва — Пенне».

1

Под горой текла речка. За ее валунами, галькой и шумной глинистой водой простиралась бугристая равнина. В отдалении степь становилась все более гладкой. Между горой и речкой лепились друг к другу разновысокие, но одинаково приземистые строения обогатительной фабрики. Над одним из них торчала кирпичная труба. Шершавый ветер со стороны Кызылкумов быстро размазывал бурый дым по серо-желтому небу.

Там, где краюха склона была отвесно срезана, из черных устий штолен время от времени выкатывались тяжелые вагонетки. Опустошенные, они, весело грохоча, вновь пропадали в горе.