Новый мир, 2002 № 04 - [50]

— Будь вы Ленечкой Филатовым, я бы вам такого рассказала…

А я пожелал чаще заходить, проводил к гардеробу, муж подал плащик. Супруги постояли на мокром тротуаре и взяли такси, а ведь могли бы об этом попросить администратора или швейцара. Прощай, Инна. Я верил в случайность встречи, как и в то, что не удержатся женские уста, прощебечут где-либо о славном мальчугане Ленечке Филатове.

Прощебетала, трепушка. Они ведь, фронтовики-однополчане, на попоечке 9 мая ударились в воспоминания, и, видимо, Инна похвасталась: «А вот помните…» Двух дней не прошло со Дня Победы, а за тот же угловой столик сел Лукашин. Я глянул на него и подумал, как и много лет назад: бухгалтерские нарукавники ему бы. Лишь дожевав отбивную, он стронул меня с места движением пухлого пальчика.

— Веришь не веришь — а я рад встрече. Буду краток: через сорок минут… нет, сорок пять я позвоню в КГБ. У тебя есть время. Кстати, с Бобриковым что-то неладное в Германии.

Время бежало быстро, вот уже и КГБ, а не МГБ. И на меня уже дохнуло ветром странствий и перемен.

Из ресторана я исчез незаметно и пошел домой поцеловать на прощанье Наташку. А там — Аня, спокойная, жестокая, расчетливая.

— Тебе надо уходить. И немедленно. Меня с утра послали брать интервью у какого-то Любарки, он тебя знает. И предупредил.

Она полезла в комод, из-под белья нижнего ящика достала парабеллум, мой парабеллум.

— Случайно получилось. На середине моста уже была, несла его в сумочке, потом решила проверить, не выброшу ли вместе с сумочкой какую-нибудь важную мелочь, и пистолет сунула в карман. Забыла, что ли… А сумочка полетела в воду. Вторично бросать что-либо — побоялась, дают же помилование висельнику, у которого веревка лопнула…

Это, пожалуй, и ко мне относилось, как он, парабеллум, ни в огне я не сгорел, ни в воде не утонул.

Я ушел, и во мне начинала разыгрываться «манана». По пологой спирали скатывался я в зеленую долину, и горы постепенно наращивали высоту своих заснеженных вершин, их белизна подкрашивалась голубоватым свечением неба, вдруг начавшего сжиматься, стекаться к центру, превращаясь в хрустальный ручеек мелодии, проводившей меня до поезда, и тот понесся в новую даль.

Окончание. Начало см. «Новый мир», № 3 с. г.

Елена Пудовкина Собрание вод

Пудовкина Елена Олеговна родилась в Ленинграде в 1950 году. Сменила много профессий; в 70 — 80-е годы постоянный автор ленинградского самиздата. Публиковалась в журналах «Звезда», «Нева», «Знамя», «Вестник РХД» и т. д. В нашем журнале печатается впервые.

* * *

И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями.

Быт. 1: 10.

Это собрание вод названо Богом морями,

И — видит Бог — хорошо.

В ликующем хоре волн я слышу: «Всевышний с нами!»

Море можно сравнить с собственною душой.

Ибо, как в капле, в ней тот же восторг взмывает

Малой волной в ответ на близость морской волны.

Море — наш старший брат. Море о многом знает.

Мы на четыре дня от моря отдалены.

Но, встретясь вплотную с ним, я вижу, как мы похожи.

Нас создал один Творец, одной любовью дыша.

Свободной воли полет единой десницей вложен

В бескрайнюю зыбь и в зыбку спящего малыша.

Конечно, морская мощь учила людей величью,

Но вот — лежит исполин, распластан пред Богом ниц.

Нас учит зерцало вод, когда мы ответа ищем,

Смирению наших душ, открытости наших лиц.

Читая Фрезера

Я вспомнила, что я вступила в брак

С каким-то деревом задолго до рожденья.

Цветет вокруг родня моя — растенья,

А суженого не узнать никак.

Мы жизнью платим за любовь к богам.

А Бог за состраданье к нам.

То в дереве живет, то — в камне, то — в дороге.

Их помыслы чисты, и чувства строги,

И кроткий вид любезен небесам.

И вот я уподобилась кусту

И вспомнила опять частицы света,

Что научил словам и немоту

Совлек с меня, как ветхие тенета.

В божественном бреду звучащий лес

Не ведает косноязычной муки.

Иль это только показалось здесь —

В разладе с будущим, с былым в разлуке?

Суэцкий канал

Пустыню видно с теплохода.

Она лежит на желтых лапах.

Она — не зверь, и даже запах

Не выдает ее природу.

А мне знакомо изначально,

Как будто даже до рожденья,

В ней нарастающее пенье,

Что возникает беспечально,

Безудержно и бессловесно,

Но вечности равновелико.

В нем промелькнут, подобьем блика,

Какой-то путник неизвестный,

Корзина-люлька, два верблюда,

Не возвратившихся в селенье…

И дальше понесло их пенье,

Куда — не знаю, но — отсюда.

Нечеловечески невинна

Пустыня (нет соблазна древа?).

С космическим сыпучим чревом

Их связывает пуповина.

И если щелки глаз разлепит

Пустыня, взгляд узнаешь сразу —

Ленивой бездны желтоглазой

Во всем ее великолепье.

Русские в Австралии

О судьбе России разговор за чаем.

Пенсионеры все с выправкой офицерской.

Старость вселилась в дом, но не замечают,

Не замечают здесь самозванки дерзкой.

В прошлом недавнем — конторщики, кочегары,

Кто-то посуду мыл, кто-то чинил заборы,

Но голубеет кровь с годами. Недаром

Смотрят на австралийцев орлиным взором.

Будто и вправду будет, как в сказке было:

Еще придут, позовут владычить и править.

Призрачный белый конь ржет, как кобыла.

Призрак коня… Конь блед… Вестник державы.

* * *

Отцу Павлу Адельгейму, приютившему десятерых подростков из вспомогательного интерната.