Новый мир, 2000 № 05 - [33]

В коллекции Федора конечно же был представлен и классический сюжет — натуральный человеческий череп со спиленной макушкой.

Понятное дело, все это разнообразие, а порой и роскошь, инкрустированная драгоценными камнями, по прямому назначению не использовалась, а предназначалась исключительно для восхищения и обожания. Сам Федор пользовался сооружением внушительных размеров (поскольку курил беспрерывно), по форме напоминавшим урну. Но не такую, в которую на улице кидают бумажки, пустые сигаретные пачки и зажигалки и прочитанные газеты. «Рабочая» пепельница Федора напоминала совсем иную урну. После его смерти близкие пришли к мысли, что долгие годы Судьба то ли предупреждала Федора, то ли изощренно над ним издевалась.

* * *

Николай долгие годы жил на побережье Северного Ледовитого океана, где в условиях беспрерывной борьбы за физическое существование, отнимавшей все духовные силы, в больших количествах собирал зубы малых заполярных народов: эвенов, эвенков, чукчей, коми, ненцев, энцев, якутов, ламутов, кульчуков, ханты, манси, вепсов, селькупов, наганасан, эскимосов, ительменов, орочей. В связи с чем на громадной территории, площадь которой равнялась произведению длины северной границы России на сто километров, он получил вполне объективное прозвище Коля Железный Клещ. Хоть и не имел при этом никакого медицинского образования. Кто-то произносил его имя с уважением, кто-то с ненавистью, кто-то с ужасом.

Затем, перебравшись в Москву, он занялся изучением и систематизацией своей коллекции, к сожалению на крайне низком, дилетантском уровне. Поэтому вскоре Николай окончательно запутался в своих несметных, с точки зрения ЦНИИстоматологии, сокровищах. К тому же, переняв у северян склонность к отчаянному пьянству, он перепутал все зубы, которые прежде были разложены по отдельным мешкам. Отдельные мешки предназначались не только для зубов каждой народности, вывороченных с корнями и приросшим к ним мясом, но и для каждого пола, возраста и типа: коренных, резцов, клыков, молочных и зубов мудрости. Поэтому никакой науки, которая могла бы послужить базисом нового расизма, не получилось.

Однако Николай не отчаялся, а поступил так, как на его месте поступил бы любой россиянин, дорожащий короткими промежутками времени между приступами белой горячки. Он решил сделать из своей квартиры неимоверных размеров челюсти, которые отпугивали бы вконец обнаглевших чертей, вламывавшихся в любое время дня и ночи без звонка и угощения. Намазал пол толстым слоем эпоксидной смолы и без промежутков натыкал в смолу половину своих зубных запасов. Затем то же самое проделал и с потолком. Получилось не только очень страшно для себя, но и вполне убедительно для хвостатых.

* * *

Константин каждые выходные пропадал на пригородных свалках, где в огромных кучах отходов бессмысленной человеческой жизнедеятельности отыскивал флаконы и пузырьки из-под духов и одеколонов. Приносил их домой, тщательно отмывал и наполнял слабыми растворами различных естественных красителей: марганцовки, бриллиантиновой жидкости, свекольного и лукового отвара, йода, купороса и различных гуашей. Получалось визуально красиво. «Главное, — любил повторять Константин, — не жизнь, а видимость жизни, которая наполняет бессмысленность жизни хоть каким-то смыслом».

* * *

Эдуарда все знали в Киеве как городского дурачка. Вполне безобидного, если не вступать с ним в чреватые головной болью беседы. Это всеобщее обывательское мнение ничуть не переменилось даже после того, как Фонд Сороса дал Эдуарду стипендию по разделу «Поддержка наивного искусства».

Эдуард маниакально — ежедневно, с наслаждением — засыпал свою однокомнатную квартирку всякой дрянью, поясняя своим немногочисленным знакомым, что таким образом воссоздает у себя дома XXI век, когда вместо экологии будет антиэкология и человек будет жить как бешеный в самим собой созданных нечеловеческих условиях. Пол в его квартире — в комнате, в коридоре, в совмещенном санузле — был покрыт «культурным слоем» метровой толщины, который Эдуард насыпал, как и положено «слепому историческому процессу», без какой бы то ни было избирательности: ходил по улицам Матери Городов Русских и поднимал все подряд — гвозди, камни, деревяшки, подметки, обрывки газет, окурки, консервные банки, пустые бутылки… И все это ежедневно высыпал в своем жилище, перемешивая с плодородной землей. Какие невидимые жизненные процессы кипели в этом «культурном слое»? Бог весть…

Когда я познакомился с Эдуардом, для человека в его квартире оставалось лишь полтора метра в высоту. Поэтому приходилось стоять и ходить пригнувшись. Однако «культурный слой» был не единственным неудобством, спонсируемым господином Соросом. В квартире существовала еще так называемая «техногенная сфера», которая представляла собой расставленные с небольшими промежутками вертикальные конструкции из труб и досок. Некоторые из них приводились в нелепое с точки зрения традиционного кинетизма движение при помощи всевозможных веревок и обрывков проводов. Такие конструкции автор называл «роботами».

С тех пор прошло уже более пяти лет. По логике вещей, в квартире Эдуарда уже нет ни одного промежутка: пол соединился с потолком. Остается неясным лишь единственный момент: чем заполнил последнюю пустоту Эдуард? Всякой подножной дрянью с Владимирского взвоза или с Крещатика? Или же своим телом, которое оказалось слишком хрупким для могучего духа, устремленного в будущее, где прагматизм будет полностью вытеснен поэзией?