Новый Гольфстрим - [45]

В уголках глаз Измаила Ахуна собрались лукавые смеющиеся морщинки.

— А я думала, что все это позади, — сказала Вера Александровна.

Горновой были известны эти настроения, «миракумовцев», как называли себя те, кто, по их словам, отстаивал пустыни от затопления.

— А что вас так волнует? — обратилась она к Maрчуку.

Агроном нервно повел плечами. Его вид говорил, что же объяснять, все это уже решено и изменить ничего нельзя.

Однако он не выдержал и начал говорить, обращаясь поминутно к карте, где были нанесены пункты затопления.

— Вот в этих местах — наши заповедники и селекционные хозяйства. Десятки лет мы вели здесь акклиматизацию и выращивали плодовые и декоративные растения. А теперь нас сгоняют с насиженного места. Говорят: «давай, уходи, здесь будет аккумулятор». Марчук с горькой усмешкой взмахнул над картой, как бы сметая на пол сор.

Измаил Ахун снова опустил голову и полузакрыл глаза. Он не состоял членом комитета по затоплению и, когда ему предложили войти в состав комитета, отказался: «Стар я. Не хватит сил». Но все понимали, что причиной отказа было его отрицательное отношение к проекту Нового Гольфстрима.

Озеро, о котором говорил Марчук, было самым большим аккумуляторам солнечного тепла в Миракумской пустыне.

Комитет отвел заповеднику другую площадь; вопрос шел о том, как сохранить то, что было действительно ценным.

«Он все тот же, и его взгляды на затопление части песков не изменились», — с огорчением подумала Вера Александровна, взглянув на отца.

Измаил Ахун не проронил ни одного слова во время разговора дочери с Марчуком. Молча сидел он с полузакрытыми глазами, и, казалось, углубился в свои мысли.

Марчук продолжал говорить.

Он признавал большое хозяйственное значение строительства Нового Гольфстрима. И, как знающий агроном, он предвидел те благотворные перемены климата в пустынях и на огромном пространстве Советской страны и ту пользу для сельского хозяйства, которую получит страна в результате этого.

— Но зачем, — говорил он, — создавая одно, разрушать то, что уже сделано, на что потрачено много труда и средств?

— Скажите, Дмитрий. Иванович, — спросила Вера Александровна, — если бы на участке, занятом вашим заповедником, разведка обнаружила богатейшие в мире золотые или платиновые месторождения, признали бы вы необходимость перенести заповедник на другое место или хотя бы уменьшить занимаемую им территорию?

В голосе Горновой звучали сочувствие и доброжелательство.

— Ну, это совсем другое, — уклончиво проговорил Марчук.

— Почему другое? Вопрос идет — о ресурсах нашей страны.

Измаил Ахун, как бы очнувшись от дремоты, поднял голову.

— Будем говорить цифрами, — продолжала Вера Александровна. — На каждый квадратный метр водного зеркала падает солнечная радиация, которая только за один год даст тепла восемьсот миллионов калорий. Помножьте это количество на площадь Миракумского моря, получатся потрясающие цифры. И значит, как важно создать этот огромный аккумулятор солнечной энергии. Удержать, не допустить, чтобы эта тепловая энергия вновь унеслась в мировое пространство, а применить ее на пользу хозяйства нашей страны и, главным образом, в тех его отраслях, которые вам, как агроному, особенно близки.

Марчук взглянул на Измаила Ахуна, как бы ища в нем поддержки. Но тот, старый, уставший сидел опять с полузакрытыми глазами.

Разговор о заповеднике сам собой оборвался. Заговорили о другом.

Что думает отец?

В первый день приезда в Бекмулатовск Вере Александровне показалось, что она снова погрузилась в те споры, в нападки на Новый Гольфстрим, которые были в те дни, когда Виктор Николаевич впервые выступил со своей идеей.

И это неприятно удивило ее.

Она знала: ничто, никакие силы не остановят теперь начатого строительства. Но зачем сейчас эти терзания, сомнения в том, что уже претворяется в жизнь. Для чего они?

Вид отца… Его безучастное отношение к разговору в кабинете. Что это? Тайный протест или старческая дряхлость? Горновой было больно глядеть на него. С отцом у нее всегда было связано представление о силе, о несгибаемой воле и энергии, о страстном порыве.

И вот этот великан сидит согбенный, с низко опущенной головой.

С этим чувством Горнова вошла к отцу на другой день в Управление водного хозяйства.

Бекмулатов сидел за столом и просматривал бумаги, которые подкладывал ему стоявший рядом секретарь.

В кабинет влетел разгоряченный и вспотевший мужчина, с бронзовым от загара лицом. Это был директор «Каучуконоса».

— Ты что же — удушить меня хочешь?! Пятьсот саженцев каучуконосов к чорту полетят! Давай воды! — стремительно подбегая к столу, закричал он.

Измаил Ахун, не отрываясь от бумаг, пододвинул ему сифон.

— На, выпей, — прогудел он своим обычным низким басом.

Вошедший с сердцем оттолкнул сифон.

— К чорту! Говорят тебе — не уйду, пока не пустишь воду.

— Ну, что ж сиди, — спокойно пробасил Бекмулатов и обратился к секретарю; — Это надо выполнить немедленно. Через пять дней там будет тысяча человек. — Бекмулатов сделал отметку в настольном календаре.

— Ты скажешь мне что-нибудь или нет? — сердито проговорил директор «Каучуконоса». — Мои саженцы…

— Хорошо, я предложу вот этой тысяче людей, которые через неделю прибудут сюда, — Бекмулатов постучал карандашом по столу, — предложу, чтобы они потерпели, обошлись как-нибудь без воды, а твои саженцы польем…