Новый Гольфстрим - [43]

Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.

— Исатай! — сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.

Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.

Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: «Пока умный думает, решительный сделает». «Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову». «Сомнения и колебания — море, пропадешь. Риск — лодка, сядешь и поплывешь».

Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.

При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: «Когда в нем говорят чувства — ум и воля его молчат».

Читая страницы, исписанные неровным торопливым почерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.

Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.

Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: «Не успею сказать, произойдут катастрофы», — звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.

По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.

Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.

«Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!» — писал он.

Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие перед ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.

Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.

«Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима», — писал он.

Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.

«Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, — писал он. — Машина-гигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься с освобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!»

С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.

Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.

«Не могу спать», «Опять кошмары», «Сегодня готов был побить…» Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.

Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.

За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: «Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом».

А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано:

«Все погибло! Природа Заполярья обрушила на строительство свою огромную мощь. Уваров предлагает спешно выводить подводников наверх, и он прав, Горнов настаивает на продолжении работ».

Перед вылетом в Чинк-Урт Исатай был настроен по-боевому.

«Виктор Николаевич включил меня в свою бригаду.

В десять дней мы должны заготовить кассеты с койперитом и переключить отеплительные галереи Полярного порта на ядерное горючее. Мы выполним это и, хотя бы всю зиму стояли пятидесятиградусные морозы, не дадим замерзнуть гавани. Еду в лабораторию, где родился койперит. Чувствую себя здоровым, бодрым, полным энергии. К черту болезнь, нервы, переутомление!»

Но уже с первых дней работы в лаборатории, как только началось усиление морозов, Исатая охватил страж за подводников. Снова он оказался во власти отчаяния.

«Не могу отогнать страшные видения гибнущих в батисферах подводников, — писал он. — Не сплю третью ночь. Лишь только закрываю глаза, передо мной посиневшие лица, помутневший взор умирающих юношей. В камере лаборатории, когда выключаю свет н остаюсь в темноте, опять они. Хочу отогнать страшные картины, сосредоточиться на экране, на лампах и не могу… Сегодня мне показалось, что на экране блеснуло бледно-зеленое свечение. Я подумал, неужели кассета пропустила лучи. Но ночью в глазах плавали те же светящиеся экраны, неоновые лампы — результат утомленного мозга. Могу ли я продолжать вести наблюдения»…

Накануне вылета из Чинк-Урта была сделана последняя запись в дневнике: