Новый Гольфстрим - [44]

«Надо сказать Виктору Николаевичу о своем состоянии, о том, что я перестал верить себе, что я сам не знаю, правильно ли я веду наблюдения. Уехать бы куда-нибудь, в самую гущу борьбы, только бы не думать ни о замерзании гавани, ни о подводниках.

Но вправе ли я бросить работу в лаборатории, когда нас всего пять человек?»

«Сегодня я попробовал поговорить с ним, — писал он ниже. — Он сказал: „исполним долг наш“. Я так и не решился сказать ему, что я не уверен в надежности своих кассет. Их надо бы проверить еще и еще раз. А сам я не смогу это сделать. О, как я устал от этих тревог, страхов, от мыслей…»

— Вот разгадка: и как я не видел его состояния, горестно проговорил Горнов, закрывая дневник. — Он хотел еще проверить кассеты. Просил, чтобы я оставил его в лаборатории. Я понял это, как трусость. Решение вылететь на четыре дня раньше захватило его врасплох. Сказать, что он не уверен в точности своих наблюдений, он боялся. Боялся, чтоб я не отложил вылет. Бедный, бедный друг…

Через несколько дней Академия наук вынесла решение:

«Кассеты Горнова и методика их испытания на непроницаемость для электромагнитных лучей вполне надежны. Койперит, помещенный в кассетах, может транспортироваться и применяться как источник ядерного горючего».

Тогда же Академия наук сделала заключение по поводу гибели самолета «Арктика».

Мнения ученых сводились к тому, что причиной катастрофы явилась кассета, не проверенная должным образом Исатаем Сабировым. Она оказалась уязвимой для космических лучей жесткого ливня, в который попал самолет. Выход самолета в сторону предотвратил гибель всего экипажа.

Часть третья

Тревоги миракумовцев

Как только комиссия закончила работы, Горнов закрыл лабораторию.

На другой день вместе с Петриченко он вылетел в Полярный порт, а оттуда на Саюм-Ньер, где заканчивалось строительство головного тучегона Центрального влагопровода.

Вера Александровна выехала в Бекмулатовск. Ей было поручено познакомиться на месте с ходом работ, согласовать сроки их окончания и распределить кадры атомотехников.

Она была рада этой поездке. Больше месяца она не видала отца, ей хотелось с ним повидаться.

В пустынях Мира-Кумах, Мед-Пак-Дала и в Чинк-Урте уже шла подготовка дна для будущих озер, но участок этот отставал от остального строительства. Причин к тому было несколько.

Работы на дне Арктического моря, строительстве Центрального влагопровода и зоны ливней заключались главным образом в сборке и установке машин, изготовляемых на заводах. В пустынях было другое.

Там строились тысячекилометровые плотины и дамбы, мосты, туннели. Передвигались с низких мест на более возвышенные строения, селекционные хозяйства, иногда целые сады и рощи.

Все эти работы требовали большого времени.

Во многих пунктах республики работали чрезвычайные комиссии по затоплению. Геодезисты и гидрогеологи потратили более полугода на оконтуривание озер. В проектных бюро разрабатывалась сложная система водохранилищ.

Работа эта была сложна еще и потому, что при затоплении затрагивались интересы множества хозяйств местного и общегосударственного значения. Приходилось согласовывать вопросы, составлять варианты проектов.

Строительство сверхаккумуляторов с самого начала было выделено в самостоятельную организацию, но теперь подходил срок для сдачи Гольфстримстрою участков затопления.

Вера Александровна прилетела в Бекмулатовск вечером. Переодевшись с дороги, она пошла на половину отца.

Комнаты в старом доме Измаила Ахуна были уже не те, что два года тому назад, в день торжества рождения первой многоводной реки. Большой зал стал похож на музей. На полках, в застекленных шкафах, повсюду стояли экспонаты — действующие модели машин шахтостроительства, макеты сооружений. На столе, занимавшем почти четверть комнаты, лежала рельефная карта участка Шестой Комсомольской.

Все это были подарки, поднесенные отцу в день его восьмидесятилетнего юбилея.

Каждый экспонат представлял собой памятник победной борьбы, одержанный мелиораторами, утверждал торжество идеи поднятия многоводных рек из глубины земной коры.

Вера Александровна открыла дверь в кабинет.

Измаил Ахун, еще более грузный и тяжелый, сидел в своем глубоком кресле. На нем был обычный костюм — свободная холщевая блуза, c полузакрытыми глазами, опустив голову, он слушал Агронома Марчука, работавшего с ним много лет в Миракумском водном хозяйстве.

При входе дочери Измаил Ахун приподнял опущенную голову. В глазах его блеснула радость.

— Вера, милая дочь, — старик хотел подняться, но Вера Александровна не дала ему.

Она быстро подошла к отцу и, обняв рукой его полную морщинистую шею, поцеловала. Марчуку она дружески пожала руку. Он был старым ее знакомым.

— Опять засмотрелась на твой музей, — пододвигая стул и садясь рядом с отцом, проговорила Вера Александровна. — Особенно хороша рельефная карта Шестой Комсомольской.

Она взяла пухлую большую руку отца и нежно пожала ее.

На лице Измаила Ахуна показалась довольная улыбка.

— Это подарок моих юношей. На трех машинах везли сюда, — проговорил он. — Ты еще не знаешь. Она вся действует. Нажмешь кнопку и все задвигается — машины, поезда. Из стволов шахты вытекают реки. A v нас все еще война идет. Вон Марчук каждое выращенное им дерево считает важнее всего Нового Гольфстрима.