— Поля! Кто дежурит… Поля! — крикнула она.
— Я здесь, Мария Васильевна.
— Закройте, пожалуйста, канцелярию. Я ухожу.
— А новое начальство еще здесь, наверху ходят, на чердак полезли! — со смехом сообщила Поля. — Свалятся еще, дров наломают.
— Это их дело.
Мария Васильевна вышла на улицу, оглянулась по сторонам и, никого не видя, направилась за угол.
Самуил Григорьевич встретил ее как всегда любезно:
— Милости просим! Очень рад вас видеть, Мария Васильевна. Познакомился сегодня с новым завхозом…
— А с директором?
— Что вы говорите! Этот высокий, симпатичный, с палкой — директор?
— Да.
— Вот оно что! Но он назвался учителем…
— Самуил Григорьевич, мне некогда. Может быть, я делаю нехорошо, но я решила вас предупредить…
— Я слушаю.
— Вас хотят выселять. И как можно скорей.
— Не может быть!
— Я слышала его разговор с завроно.
— Ну, завроно — это еще не председатель Совета Министров.
— Срок вашего договора кончился, а Марина Федотовна в Гаграх. Новый они не подпишут.
Самуил Григорьевич нервно забарабанил пальцами по столу и некоторое время молчал.
— Ну, а зачем ему этот подвал?
— Понятия не имею. Может быть, для склада… Я слышала, что они около бывшей столовой о чем-то долго говорили. Там хорошее помещение, но всё завалено ломаной мебелью. Может быть, хотят перенести сюда.
— Н-да! Так или не так, но что-то надо предпринимать. Я очень вам благодарен, Мария Васильевна.
— А почему бы вам не созвониться с Мариной Федотовной? Может быть, она подпишет задним числом?
— Я уже думал об этом… удобно ли?
— Вы же весной договаривались! Вот он, ваш договор. Я давно его перепечатала…
С этими словами она развернула и положила бумагу на стол, Самуил Григорьевич прочитал и снова задумался:
— А у вас есть ее адрес?
— Конечно есть!
— Запишите мне, пожалуйста, сюда. Я поговорю с моим начальством, и, может быть, мы так и сделаем.
— Торопитесь. Осталось десять дней. Путевка у нее кончается пятнадцатого.
— По небу, слава богу, летают самолеты. День туда, день сюда… Но всё это между нами.
— Само собой разумеется.
Мария Васильевна попрощалась молча, с каким-то новым, неизвестным ей чувством. Так, вероятно, прощаются заговорщики.
Аким Захарович Сутырин относился к «старой учительской гвардии», но, по мнению большинства преподавателей, был человеком странным, и, пожалуй, даже чудаковатым. На педсоветах он никогда не выступал, общественной работы не вел, от воспитательской отказывался наотрез. Метод его занятий был тоже несколько своеобразен, и если бы он преподавал не рисование и черчение — предметы, на которые не обращали особого внимания в школе, а что-нибудь более значительное, — ему бы несдобровать.
На первом уроке Аким Захарович обычно опрашивал учеников и устанавливал, кто из них любит рисовать, а затем проводил беседу о живописи. На следующий урок все должны были принести по листу чистой бумаги, мягкий карандаш, резинку, а кто имел — краски, цветные карандаши, мелки. Учитель ставил на столе и на специальных подставках вазу, цветы, мяч, игрушечную, но очень хорошо сделанную собаку, гипсовый бюст Некрасова и предлагал выбрать по своему желанию любую вещь и рисовать ее, кто как умеет. Урок назывался «кто во что горазд». В течение всего часа учитель наблюдал Фамилии детей, работающих с увлечением и имеющих способности, он заносил в свою записную книжку. Так определялись «любимчики», и в дальнейшем он работал только с ними.
Марина Федотовна, вскоре после того как пришла в школу, была подробно информирована о странностях учителя рисования.
Как и все предыдущие директора, она вызвала его для объяснения.
— Аким Захарович, я хотела с вами подробней познакомиться и задать несколько вопросов…
— Очень рад, — равнодушно проговорил учитель.
— Вы понимаете, что если я назначена директором, то должна быть в курсе всех дел школы. Государство поставило перед нами задачу: воспитать из молодого поколения достойную смену…
Марина Федотовна очень любила трескучие слова, и такое предисловие длилось обычно минуты две. Затем новая директриса приступила к деловой части разговора:
— Мне сказали, что вы пользуетесь только двумя отметками?
— Да.
— Тройками и пятерками?
— Да.
— Кому же вы ставите эти отметки?
— Пятерки я ставлю способным, а тройки всем остальным.
— Но почему именно тройки?
— Хорошо, если вы хотите, я буду ставить двойки. Это мне безразлично.
— Нет, подождите! — торопливо остановила его директриса. — Я просто хочу уяснить ваш метод.
— У меня нет никакого метода. Практически я работаю со способными детьми, ну и конечно с теми, кто любит, чувствует искусство.
— С любимчиками!
— Да. Их называют почему-то моими любимчиками.
— А как же быть остальным ученикам? Вы получаете заработную плату от государства, и это обязывает вас заниматься со всеми.
— А зачем?
— То есть как зачем? Программой предусмотрено обязательное преподавание рисования для всех, а не только для способных.
— Это мне известно.
— Тем более! Почему же вы с ними не работаете? Говорят, что они у вас делают на уроке, что им вздумается?
— Нет, они тоже рисуют, вернее, чертят.
— Что они чертят?
— Геометрические фигуры, иногда копируют рисунки, — невозмутимо пояснил Аким Захарович.
